Настоящая фантастика – 2011

Кир ступил на Перекресток. В самый центр босыми ногами. «Я пришел!» Тихий шелест листьев за спиной, легкое дуновение ветра. Ни жары, ни духоты, как в прошлый раз. «Мы уже встречались, помнишь? – Кир сам не понимал, к кому обращается и чего хочет добиться. – Год назад. Я весь этот год ждал тебя, а ты?»

Ничего не происходило. Обычно тропинки загорались практически сразу. Может, он что-то упустил, сделал не так? Что там говорила Нила – она изучила себя? А он только-то и делал, что изучал Перекресток… А может, и правда надо приходить днем? Может, Перекресток спит? Или…

«Я просто хочу вернуть то, что потерял здесь год назад. Я…» – Кир импульсивно сжал в кулаке серьги сестры, застежка больно впилась в палец, раня до крови.

Тишина. Ни звука. Даже шелковица шелестеть перестала. Именинник вздохнул.

«Я, пожалуй, приду завтра. Днем».

Земля дыхнула жаром. Туман сжался плотным кольцом. Побежали по тропинкам разноцветные полоски. Замелькала перед глазами одна-единственная надпись.

Юлика, Юлика, Юлика, Юл…

Что за?.. Не так, все должно быть не так! Куда становиться, из чего выбирать, если все тропинки одинаковые? И что означает здесь имя сестры? Забытое имя. Не понятое никем, а потому поставленное в один ряд с непрощенными. А может, она и была непрощенной? Что-то знала, что-то пыталась изменить, была ищущей среди давно нашедших. «Может, и мое имя забудут сегодня… Если еще не забыли…»

Разноцветная пляска на тропинках замедлила ход. Надписи потускнели. Жара начала спадать. Туман расслабил удушающие объятья. Буквы бледнели, таяли, а сквозь них уже начинали проступать другие.

Однажды кто-то увидит свою тропинку, раньше, чем ее покажет Перекресток.

Тропинки потускнели. Лишь одна продолжала гореть ярко-желтым. Мальчик покосился на часы – он простоял на Перекрестке всего пару секунд. А казалось…

…раньше, чем ее покажет Перекресток.

Кир зажмурился и сделал шаг вперед.

– Верни мне их! Они нужны мне!

– Но что же останется мне?

– Твоя слава первопроходца.

– Ты! Ты первопроходица! Ты всегда умудрялась найти новые пути, а я… просто оказался рядом… Ю…

– Тссс! Не грусти. Я всегда буду с тобой. Только, пока мы здесь, не называй моего имени!

– Но ты не должна быть непрощенной!

Смех. Звонкий, легкий, беззаботный.

– Я прощенная!!! Увы, Кир, но все не так, как мы думали. Прощенные уходят, непрощенные остаются.

– А я? Кто же тогда я?

– Решай сам. Можешь остаться и изменить свою жизнь. Или стать первым, кто вернется и изменит ваш мир.

Первое, что увидел Кир, открыв глаза, – свет. Уже утро. Сколько же он пролежал на Перекрестке? Ощупал карманы – пусто, сережки с колечком исчезли. Осмотрелся по сторонам – тропинки почти погасли, надписи – теперь уже самые разнообразные – поблекли.

Ну и кто я?

Он поднял голову. У шелковицы, прислонившись к могучему стволу, стояла встревоженная женщина. И во все глаза наблюдала за сыном. А за его спиной все еще горела желтым одна-единственная тропка с именем, которое здесь называть нельзя.

Кир закрыл глаза и шумно вздохнул. Пора делать шаг.

Максим Тихомиров Крылья

На верхней галерее внешнего кольца стен гулял ветер.

Кресло, поскрипывая ступицами колес, катило мимо источенных временем и ветром зубцов. За зубцами под низкими сизыми облаками тяжело ворочалось свинцовосерое тело океана.

Когда-то давно Кларисса научилась не задевать камня кладки на поворотах галереи, и за бессчетное количество лет и кругов по внешней стене колеса выточили в монолите гранита едва заметные колеи. После сильных штормов колеи блестели двумя тонкими полосками воды – словно два ручья, текущих по кольцу из ниоткуда в никуда, словно две серебристых змеи, кусающих себя за хвосты, словно символ двойной бесконечности.

Бесконечности, в которую Кларисса заключена, словно муха в янтарь.

Занимался обычный серый день короткого в этих широтах лета. Ветер с ночи окреп и гнал на скалы под стеной высокую волну. Мир наполнял запах рыбы, водорослей и йода.

Чайки, нахохлившись, сидели на парапете галереи, словно странные белые горгульи, перемежаясь с черными горгульями бакланов. При приближении Клариссы они нехотя переваливались за край стены, чтобы через мгновение взмыть с презрительным криком в потоках взвихренного воздуха высоко-высоко, к подбрюшью напитанных влагой туч, и величаво закружиться там в неспешном хороводе.

Когда-то давно она плакала совершенно безутешно, наблюдая за полетом птиц. Это время прошло.