Собрание загудело, загомонило, в одну секунду порядка как не бывало. Все повскакивали со своих мест, стали размахивать кто руками, кто хвостами, а кто и копытами. Слышалось:
– Пусти, я ему последний монокль в рожу вобью!
– Вы невежа, сударь! Требую сатисфакции…
– Братцы, полегче! Не наседайте, давайте ладком-рядком…
– Эй, эй, куда русалку потащил? Она ж всё-таки водоплавающая…
Смутно было на душе у Трифона. Мирная домашняя жизнь, такая милая его нечеловеческому сердцу, на глазах рушилась, крошилась и уходила песком в дырявый кувшин прошлого. Что-то новое и страшное обступало со всех сторон. Пришло время выбора. А из чего выбирать? Он чувствовал, что какая-то часть правды есть на стороне тех и других, но только часть. А это означает следующее: так же поровну распределена между ними и неправда. И как тут сделать верный выбор, не ошибиться? О-хо-хонюшки. А может, сами собой рассосутся эти неприятности. Вот ведь и Верочка говорила как-то мужу, что это просто временное умопомрачение, такое же временное, как и нынешнее правительство. Она, Верочка, отказывается верить в возможность братоубийственной бойни… Как там она сейчас одна? Не обидел бы кто…
Постепенно шум в помещении затих, страсти поулеглись, и председательствующий, с перепугу расплывшийся бесформенным облаком, слабо молвил:
– Мы специально пригласили на нынешнее собрание авторитетного лешего из псковских лесов, чтобы он, так сказать, выразил мнение… э-э-э… крестьянства и лесных жителей. Гражданин Поползун, прошу сюда.
Из дальнего угла, опираясь на узловатый посох, проковыляло восхитительное в своей страховидности существо: короткие гусиные лапки несли шарообразное тулово, сплошь заросшее какими-то лишаями и коростой, шеи не усматривалось, густейшая борода из длинного моха колыхалась при ходьбе. Два чудовищных защёчных мешка лежали прямо на плечах, и один из них явственно шевелился.
Трифон с интересом приглядывался к этому дремучему обитателю лесных чащоб.
Прежде чем начать говорить, тот выплюнул из-за щеки лягушонка, тут же укрывшегося в зарослях моха. Голос у лешего был гулкий, словно из дупла.
– Значит, скажу так. Покудова не прижало вконец, мы, лесовики, никуда не стронемся. Сто лет жили тихо-мирно и ещё сто проживём. Вы тут, смотрю, ерошитесь, хотите всё по-вашему переиначить, ан не выйдет. И дело не в том, что у вас какое зло на уме, а в том, что по дури своей и незнанию вы невзначай способны порушить древний порядок, завещанный отцами. Это может нам так аукнуться – небо с овчинку покажется. Ответ-то держать не тем, которые тут шибко бойкие, а другим, чьим терпением и трудолюбием земля держится. Не зови лихо, пока…
Он вдруг умолк и уставился всем за спины. Лягушонок юркнул обратно ему в рот.
Слушатели стали оборачиваться. Обернулся и Трифон.
У стены стоял Расклейщик афиш. Об этом красноречиво говорило ведёрко с клейстером, кисточка, торчащая из кармана засаленного пальтишки, бумажная свёрнутая трубка. Это был худой, долговязый человек, слегка сутулый, с веселыми бегающими глазками-буравчиками. Он улыбался провалившимся ртом и будто всё время чему-то тихонько подхихикивал.
– Кто это такой? – раздался в тишине чей-то удивлённый голос.
– Он не наш, – ответил ему другой голос, и после паузы прибавил: – Но он и не человек. И не из горнего мира.
При этих словах Расклейщик захихикал громче.
Жуть пробрала Трифона от этого мерзкого хихиканья. Да и сама тощая фигура Расклейщика являла собой воплощение жути, смертной тоски. Он был как ночной кошмар, как бред сумасшедшего, он не мог существовать в реальности, однако – существовал. Странное и опасное Нечто, запредельное по отношению ко всей существующей вселенной.
– Что ему здесь нужно? – спросил кто-то испуганным шепотом.
– А хрен его знает. Ишь, как щерится.
– Между прочим, господа, я вот уже несколько минут пытаюсь парализовать его кладбищенским холодом. Не действует.
Тем временем Расклейщик выхватил из бумажной трубки небольшой сероватый лист, намазал клеем и звучно пришлёпнул на стену. На афишке имелась одна-единственная надпись «Оп-ля, три рубля».
Прям-таки захлебнувшись хихиканьем, он сунул кисть обратно в карман, прошаркал к низенькой полусгнившей двери и исчез.
Он ушёл, а предчувствие чего-то надвигающегося, непоправимого и смертельно опасного осталось. Ещё какое-то время собрание вяло переругивалось, затем постепенно стало расточаться по щелям и норам. Трифон заметил, как протиснулся в двери неповоротливый Поползун, и решил составить компанию: уж очень понравились ему немудрящие, но очень трезвые слова лешего.
На улице ходили промозглые ветерки, дождик кончился, сквозь низкие облака время от времени проглядывала раскисшая луна. Со стороны Дворцовой площади сухо щёлкали выстрелы.
Сначала поговорили о странном явлении Расклейщика афиш. У Трифона не имелось насчёт этого определённого мнения, он просто признался, что такого страха отродясь не испытывал. Поползун же, помолчав, поведал следующее.