Настоящая фантастика 2019

– Как приятно, когда ты меня так гладишь… И боли совсем нет… Ты прогоняешь от меня боль, я знаю… И мне совсем не страшно… Не грусти по мне, Трифон. Нет, немножечко погрусти, а потом найди ещё какую-нибудь девочку и помогай так же… Очень нужна твоя помощь, но уже не мне… Не забудь… Прощай, Трифон…

Последний её вздох коснулся щеки домового и исчез, ушёл вверх, стал неразличим в беспредельности мироздания.

Трифон продолжал сидеть рядом. Ни единой мысли, ни единого желания, ничего у него не осталось. За спиной слышались посторонние звуки, они досаждали ему своей неуместностью, но не трогали душу. Вдруг чьи-то грубые руки протянулись мимо, схватили Верочку за плечи, встряхнули и тут же отпустили. Верочкина голова глухо стукнулась об пол и откатилась лицом к стене, как будто она хотела по-детски спрятаться от того, кто трогает её мертвое тело.

Это те самые люди, которые пришли сегодня незвано-непрошено. Это из-за них Верочка лежит на полу, отвернувшись лицом к стене.

Трифон почувствовал, как его начала обволакивать удушающая багровая мгла. Она наступала одновременно изнутри и снаружи. Она несла с собой боль и упоение. Отчего-то вспомнился Поползун и его слова о неизбежности выбора, что-то очень важное имелось в виду… Потом и эта мысль исчезла в багровом мареве. Трифон вдруг стал дрожать, и вся его шерстка до последнего волоска встала дыбом. Что же это такое с ним творится?

Ответ пришёл из пустоты и ушёл в пустоту.

Это Переход.

Это был именно тот ответ, которого он так ждал и так боялся. В нём заключалась истина, но она уже никого не могла обрадовать.

Это Переход, но это одновременно и месть. За Верочку, лежащую теперь лицом к стене. За него самого, Трифона, в один миг утратившего своё предназначение. И снова и снова за Верочку. Это последняя попытка защитить от грубых рук хотя бы её мертвое тело.

А люди, что были во всём виноваты, по-прежнему копошились у него за спиной, никак не могли угомониться.

Те же самые грубые руки снова встряхнули Верочку, и чей-то омерзительный голос произнёс:

– Глянь, кажись, сучку эту щёлкнули. Вот незадача.

Трифон медленно поднялся на ноги и стал поворачиваться, ясно сознавая, что Переход начался.

Когда он повернулся к комнате лицом, это был уже не Трифон.

Через полчаса на парадном ходе хлопнула дверь, послышались шаркающие шаги по лестнице, сопровождаемые странным звуком, вроде бы чуть слышным хихиканьем. В дверном проёме показалась тощая и сутулая фигура Расклейщика афиш. Не переставая тоненько хихикать, он с интересом посмотрел на выломанную дверь, затем подошёл к висящим на стене оленьим рогам и некоторое время стоял возле них. На одном отростке висело изящное женское манто, а на другой была насажена человеческая голова с выпученными глазами и обрывками сухожилий вокруг шеи. Расклейщик щёлкнул голову по носу и, залившись хихикающим смехом, пошёл дальше. По пути небрежно пнул из-под ног оторванную кисть руки. Он обошёл всю квартиру, поглядывая на мебель, на обои и потолок, заляпанные жирными красными пятнами и какими-то клочками, затем выбрал относительно чистый участок стены и достал из рулона очередную афишку. Прилепив её, он отошёл на несколько шагов назад, как бы любуясь проделанной работой, ещё какое-то время постоял-похихикал, после чего подхватил ведёрко с клеем и удалился тем же маршрутом, каким пришёл.

На афишке имелась в высшей степени бессмысленная надпись «Баю-баю, начинаю».

Был поздний вечер 25 октября 1917 года.

Майк Гелприн, Елена Щетинина. Звериное слово

Ликха решилась на побег на закате, через полчаса после того, как дуэнья усадила её в ванну. Ванну Ликха ненавидела. И тряпки, в которые её упорно обряжали все эти годы. И дуэнью, жирную бабищу с завитыми седыми лохмами и обвисшими едва ли не до пупа грудями. И прочих обитателей крепости, надменных, самодовольных имперцев. И их изнеженных, раскормленных баб. И в особенности распорядок дня: всё заранее известно, всё по часам – подъём, завтрак, рукоделие, обед, прогулка, вновь рукоделие, ванна, сон. Таковы были имперские правила. Каждодневные и ненавистные, но обязательные. Правила Ликху приучили соблюдать ещё в далеком детстве мамки и бабки.

Дуэнья то и дело маячила в дверях выложенной мрамором банной комнаты. Нагло ощупывала Ликху сальным взглядом, ухмылялась, облизывала влажные толстые губы.

– Пусть сладенькая дикарочка промоет все свои складочки, – гнусавила дуэнья, едва различимая в поднимающихся от печи облаках пара. – Хорошая девочка должна быть чистенькой и приятно пахнуть.

Ликха вежливо скалилась в ответ, едва сдерживаясь, чтобы не метнуться к жирной гадине и не перехватить ей зубами горло. Верно пророчил бородатый имперский воин, который десять лет назад притащил Ликху в крепость на аркане.

– Из кутёнка вырастет волкарица, – сказал тогда бородач и с размаху швырнул малолетнюю пленницу под ноги стражникам. – Пушистой китхи из неё никогда не выйдет, попомните мои слова.