Настоящая фантастика 2019

Давным-давно, когда он был ещё юным бойким лесовиком, довелось ему пережить нечто похожее. Полячишки да казаки валом накатились на Русь, безобразничали, разбойничали, да к тому же понатащили с собой столько иноземной нечисти, что жизни не стало. Москву под колено забрали. А всё потому, что ругань тогда пошла промеж нас, лесовиков, не смогли сообща взяться да по зубам дать находникам. Каждый жил наособицу. Вот тогда-то и появился в наших краях торговец гудками.

– Какими ещё гудками?

– Ну, гудки, берестяные. То ж самое, что дудка, ребячья забава. Я его, понимаешь, на всю жизнь запомнил. Как засвистит он в свой гудок – ажник поджилки все трясутся. Глаза у его махонькие, вроде клопиных, и как бы всё время смеются и по сторонам бегают. А сегодня глядь – ну точно, он самый и есть. Только теперь заместо гудков – афишки.

Трифон попытался осмыслить услышанное – тщетно. Ничего не связывалось.

– И что же всё это означает? – наконец спросил он.

– А и никто не знает. Один старый водяной поведал, что чуть родится между ближними вражда, разлад, ссора, сразу же и возникает этот самый с гудками, мы сами его по своей злобе, мол, рождаем.

Печально покивав головой, Трифон пробормотал: «Похоже на то».

Затем поговорили о нынешних шатаниях, об атмосфере всеобщей нетерпимости и о том, чем всё это может кончиться. Высказанная давеча Поползуном мысль, что надо терпеть до последнего, не подбрасывать сучья в костёр, держаться нейтральной позиции, а там авось обойдётся, эта мысль была полностью одобрена Трифоном.

– Так-то оно так, – прогудел Поползун, – только будущее скрыто от нас многими пеленами. Назначаешь себе одно – выходит другое. Не зарекайся, браток, ни от чего. Настанет отчаянная минута – и придётся выбирать, никуда не денешься. Вот так-то.

На этом они расстались. Подождав, пока задремавший в бороде лягушонок не займёт своё место за щекой, Поползун направился в сторону Летнего сада, где его якобы ожидали какие-то дальние лесные родичи, а Трифон повернул за угол и припустился домой.

Там всё оставалось по-прежнему, разве только на столе появилась коробочка с какими-то пилюлями. Верочка так же стояла у окна. Взобравшись на подоконник, Трифон заглянул ей в лицо и увидел, что она плачет. Он ласково погладил её по руке, но она, конечно, даже не почувствовала – слишком занята была своими переживаниями. А что ещё может сделать в такой ситуации обыкновенный домовой, чем утешить? Трифон свернулся клубочком и тоже пригорюнился.

– Нет, так нельзя, – почти спокойно сказала Верочка, – нужно чем-то себя занять.

Перед тем как отойти от окна, она ещё раз взглянула вниз, и вдруг спина её напряглась. Трифон тоже сунулся к стеклу.

Тёмная, почти неразличимая в окружающей мгле фигура брела вдоль стены дома, одной рукой держась за низ живота с левой стороны, а другой то и дело хватаясь за гранитные панели. Иногда человек останавливался, слегка приседал, словно его не держали ноги, потом двигался дальше. Он ранен, догадался Трифон.

– Боже мой! – сдавленно всхлипнула Верочка и в следующую секунду уже вихрем летела в прихожую, лязг задвижки, потом вниз по лестнице, в парадную, на улицу. И вот она уже подхватывала под руку валящегося на неё всем телом человека.

– Боже мой – ты!

Но это, к счастью (или к несчастью), оказался не муж. Какой-то совершенно посторонний мужчина, правда, тоже в военной шинели. В глаза сразу же бросился юнкерский шифр на алом погоне.

– Прошу вас, помогите, – невнятной скороговоркой произнёс он. – Я слегка ранен, может быть погоня…

Тут же, как будто в подтверждение его слов, на дальний перекрёсток выскочили четверо каких-то с факелами, закричали, замахали руками, затем хлопнул выстрел. Гранитная крошка осыпалась на плечи.

– Прошу вас, скорее, – скрипнув зубами, проговорил раненый и совсем обвис на руках у Верочки.

Всхлипывая, бормоча нечто бессвязное и жалостливо-успокоительное, она втащила его на второй этаж, уложила на диванчик в прихожей и застыла перед ним, стиснув ладони, не представляя, что делать дальше.

В представлении Трифона Верочка всегда оставалась ребёнком, пусть физически выросшим, повзрослевшим. А ребёнок постоянно нуждается в защите и опеке, потому что он слаб. И всегда пребудет слабым, во веки веков, иначе вся жизнь опекуна лишается своего главного смысла. Поэтому, глядя на происходящее, он сначала не поверил глазам.

Поборов краткий миг растерянности, Верочка буквально преобразилась. Во взгляде, обычно мягком и уступчивом, просквозила сталь, губы решительно поджались, даже плечи у неё как будто расправились. Своими новыми стальными глазами она посмотрела на раненого и только сейчас поразилась, насколько он юн. Почти мальчик. Лет семнадцать, не больше. Странно, на улице он показался ей ужасно взрослым.

– Нужно обработать рану, – твёрдо сказала она. – Сейчас я поставлю на огонь воду, а пока давайте снимем шинель.