Настоящая история мадам Баттерфляй

Как он мог сообщить девушке на последнем месяце беременности, что человек, которого она считала мужем, бросил ее растить ребенка одной, а сам уплыл домой, чтобы жениться на другой женщине? Возможно, милосерднее было бы сказать ей, что он погиб в Америке от несчастного случая, если только в этом случае она могла перестать ждать и надеяться. По крайней мере, ее воспоминания о Пинкертоне остались бы незапятнанными и сердечная боль была бы не такой мучительной, как от известия, что ее обманули и предали.

Лето перешло в осень, и когда листья стали опадать, у Тёо-Тёо начались роды в присутствии лишь старой повитухи из Нагасаки да Судзуки, державшей ее и утиравшей ей лицо от пота, пока она вскрикивала каждый раз, как на нее накатывала волна нестерпимой боли.

Сгущались сумерки, и боль настолько притупила в Тёо-Тёо все чувства, что ей уже было безразлично, жива она или мертва, лишь бы прекратились мучения. И вот, когда она уже чувствовала, что больше ей не вынести, что-то вышло из нее, раздался тоненький крик и боль, продолжавшаяся столько часов, чудесным образом исчезла.

— Тёо-Тёо-сан, ребенок родился, это мальчик! — услышала она, словно издалека, голос Судзуки и погрузилась в милосердное беспамятство.

Очнувшись, Тёо-Тёо обнаружила, что ее обтерли и переодели в чистое. Она инстинктивно приготовилась к новой волне мучительной боли, но ничего не последовало, тело лишь слегка ныло.

Увидев рядом Судзуки, она воскликнула:

— Ребенок, где он? Что с ним?

Судзуки метнулась к ней, заверяя:

— У вас родился красивый мальчик, Тёо-Тёо-сан, и с ним все в полном порядке! Вы бы видели, как он дрыгал ножками, а его сердитые вопли разбудили бы и мертвого!

— А у него… он?.. — прошептала Тёо-Тёо.

Судзуки кивнула.

— У него черты отца и мягкие золотисто-каштановые волосы, но когда он на мгновение открыл глазенки, я увидела, что у него глаза японца!

Тёо-Тёо опустилась обратно на подушки, ее глаза наполнились слезами. Она не знала, где сейчас отец ребенка и увидит ли он когда-нибудь своего сына, но знала, что Пинкертон будет жить в этом новом существе, которое они создали вместе.

Она хотела увидеть своего малыша, взять его на руки, почувствовать, как бьется его сердечко подле ее сердца. Тёо-Тёо велела Судзуки принести ребенка, но в кои-то веки служанка не послушалась.

— Вам нужно отдохнуть, Тёо-Тёо-сан, — сказала она, мягко опуская ее обратно на футон. — Накамидзу-сан, повитуха, принесет его вам, когда его помоют и настанет время его кормить.

Без какой-либо причины Тёо-Тёо расплакалась, но Судзуки была к этому готова, она знала, что после родов женщин часто охватывают такие эмоции, особенно совсем молодых, рожавших в первый раз, без мужа и родных.

Забыв о правилах поведения, она бережно обняла Тёо-Тёо и стала успокаивать ее обещаниями попросить Шарплесса, чтобы тот известил Пинкертона о рождении сына: конечно же, Пинкертон сразу помчится на следующий же корабль, идущий в Нагасаки.

Этот тихий благостный момент был нарушен, когда Накамидзу-сан принесла ребенка и объявила, что сейчас научит Тёо-Тёо его кормить. Она вложила крошечное розовое тельце в руки матери, направила ротик младенца к соску раздувшейся груди, и, словно по команде, ребенок принялся яростно сосать.

Именно в этот момент при виде своего крохотного малыша Тёо-Тёо почувствовала прилив столь прекрасных чувств, что позабыла боль, одиночество и печаль из-за того, что рожала без мужа и близких. Она забыла всех и вся, кроме замечательного младенца, которого только что родила и потому обязана была защищать ценой своей жизни.

— Дзинсэй, дитя мое, мой малыш хафу[7], — прошептала она ему в золотисто-каштановые волосы, смоченные ее слезами. — Отныне я буду жить лишь для тебя, сынок, и никто никогда не заберет тебя у меня!

Тёо-Тёо не могла наглядеться на прекрасный облик сына, и только когда он открыл глаза, чтобы посмотреть на нее в ответ, она осознала, как контрастируют эти японские глаза с другими чертами лица.

«Идеальное сочетание американского отца и японской матери», — подумала она, и к ее глазам снова подкатили слезы. Пинкертон находился далеко, в Америке, и она больше не была уверена, что он когда-нибудь вернется в Нагасаки.

Через несколько дней к ним заглянул Шарплесс и пообещал отправить Пинкертону весточку о новорожденном сыне. При виде прижатого к материнской груди младенца и печали в глазах Тёо-Тёо у него заныло сердце, и он дал себе слово, что не просто сообщит Пинкертону о рождении ребенка. Неужели он забыл, что оставил в Нагасаки сына, и совсем не думает о Бабочке? Слишком занят новой американской семьей?

Тёо-Тёо быстро оправилась после родов, и последующие месяцы, когда Дзинсэй рос жизнерадостно агукающим малышом, наполнили ее счастьем и гордостью. Бывали дни, когда она даже не думала о Пинкертоне и не ждала с тоской его возвращения.

Поначалу волосы Дзинсэя то и дело меняли оттенок, но потом окончательно стали золотисто-каштановыми, словно в них всегда играл лучик солнца, а его глаза с японским разрезом приобрели серовато-карий цвет, зачаровывавший мать.