Настоящая радуга

— Вот что, Сугандхи, — сказала наконец Меникэ — Твой муж Веллепола больше тебе не муж.

— Но куда я денусь? Я лучше умру.

— Зачем тебе теперь умирать? Ты свободная женщина. Людмила, побудь с ней, я схожу домой и принесу все, что нужно. Она не возьмет ни одной вещи из дома этого человека. Она будет теперь моей старшей дочерью и твоей сестрой. Хорошо?

…Вечером муж Сугандхи возвращался с поля. Вот он здоровается с проходящими соседями. Но те его не видят. Смотрят мимо. Окликнул мальчика. Тот ничем показал, что услышал его голос. Сказал что-то проходившей женщине. А та запела песенку, глядя перед собой. Веллепола огляделся. Мирная, тихая улица. Но на этой улице нет Веллеполы, нет для него места.

Пять дней, пока Сугандхи поправлялась, деревня бойкотировала Веллеполу. На шестой день дверь в сад Меникэ отворилась, и, не входя во двор, Веллепола бросился на землю. Он молча лежал в пыли. Меникэ не спеша спустилась с веранды и заперла калитку.

Но вечером того же дня не выдержала Сугандхи. Она, ставшая старшей дочерью в семье, разносила гостям угощение.

— Веллепола сердился на меня за то, что я не умела хорошо готовить, но Меникэ выучила меня, и теперь Веллепола не будет на меня сердиться.

— Ты хорошо оказала. Он никогда не будет на тебя сердиться. Мы его проучили. А если что — помни, что ты наша дочь.

Наутро Веллепола снова улегся в пыль. На этот раз калитку не закрыли. Хозяин дома вышел к нему и принялся его ругать за то, что он посмел ударить женщину. Веллепола плакал от радости. Потом он поклонился хозяину, Меникэ, Людмиле, своей жене, односельчанам.

4

Закончив работу на Цейлоне, Людмила и Александр направились в Индию. К этому времени Академия наук почти перестала присылать деньги, и Александр Михайлович, чтобы не бедствовать, работал в Калькуттском музее, писал книги об индийском театре, музыкальных инструментах, составлял каталоги. Отдыхать особенно не приходилось: чуть поднакопятся деньги — и в путь. Лесам, Манипур, леса Декана… На повозках, пешком, верхом.

«Зимой мы приехали в Мадуру, старинный город на крайнем юге Индии. В кварталах бедняков свирепствовала холера. Из одной-единственной больницы, которую опекали миссионеры, обежали все. И санитарки и сестры… На шестьдесят коек было шестьсот больных, обслуживала которых… одна женщина. Никому из обитателей европейского квартала и в голову не приходило помочь ей…»

— Вот что, мисс Паркер, — неожиданно грубо сказала соседка Людмилы, — вы, миссионеры, соорудили здесь эту больницу, чтобы ловить души, и выпутывайтесь теперь как знаете…

Мисс Паркер резко повернулась и сбежала с веранды английского клуба.

Людмила допила кофе. Попрощалась с дамами. Заглянула на теннисный корт и перекинулась парой слов с Александром. Потом вышла на улицу и спросила у первой же встречной женщины, несказанно изумив ее знанием местного диалекта: как пройти к госпиталю миссии…

— Я ничего не понимаю в медицине, — оказала она измученной, растерянной и злой мисс Паркер, — но дать градусник, вынести горшок да напоить больного я смогу…

— Что ж, если вы и в самом деле хотите мне помочь, то есть помочь больным, приходите завтра с утра… кстати, вам о престиже белого человека говорили?

— Говорили.

— И не тронуло?

— Я русская. Так что английский престиж не пострадает.

— Так вы та самая путешественница?

— Наверно, та самая. Слухи передвигаются быстрее людей.

…Утром больница показалась Людмиле еще более удручающей, чем накануне. Не только на полу в палатах, но и в коридорах, на веранде, во дворе больницы лежали люди. В тот день Людмиле пришлось ассистировать при четырех операциях. Закончив операции, мисс Паркер и Людмила обошли больных, оказали им возможную помощь, накормили шестьсот человек.

Так они работали вдвоем четыре дня, вставая в пять и ложась в полной темноте, вскакивая по многу раз за ночь. На пятый день в семь утра прибежал аптекарь.

— У меня была больна тетя в соседней деревне, — смущенно объяснил он. — Теперь по милости богов она поправилась, и я могу вернуться к своим обязанностям.

К обеду вернулась операционная сестра, на следующее утро еще четыре сестры и несколько санитарок.

— Ну что ж, мисс Паркер, — сказала тогда Людмила, — очевидно, я больше не нужна и могу вернуться к своим делам.

— Ради бога, останьтесь, — взмолилась неожиданно Паркер, — приходите хоть на несколько часов. Неужели вы не понимаете, что происходит? Все немедленно убегут в тот же момент, как узнают, что вы ушли.

Мисс Паркер была права. «Мы знали, что русская мемсахиб, — говорили потом санитарки, — ничего не получает за свою работу в больнице. Доктор Паркер — миссионерша, и ей платит ее религия, ее жрецы, ей за что обещан вечный рай. А эта русская ни разу не ходила в церковь, и неизвестно даже, в какого бога верит. И уж если она пришла работать просто так, значит, болезнь не страшна и мы тоже можем вернуться в больницу».

Три месяца Людмила работала в госпитале — пока не кончилась эпидемия.