Настоящая радуга

Людмиле повезло — ей выделили отдельную камеру. Остальная команда была помещена в две общие камеры. Правда, вместе с бирманцами не посадили и даже встречаться с ними не разрешали. Когда же до заключенных бирманцев дошел слух, что в тюрьме не немецкие шпионы, как решили вначале, а русские революционеры, которые хотели свергнуть английскую власть в Бирме и освободить ее от англичан (легенды рождаются быстро особенно когда есть в них нужда), то они стали подходить к русским во дворе и, улыбаясь, что-то говорили. Стража отгоняла их. Стражники тоже чувствовали себя неловко: белым вроде бы в этой тюрьме быть не положено, тюрьма — место для туземцев. А тут белые, сразу двадцать человек, и даже одна леди. На всякий случай — выяснится, что ошибка, так может пригодиться — жена начальника тюрьмы приказала отнести Людмиле и камеру матрац и простыни — свои, чистые.

Сначала заключенные думали, что их освободят завтра. Потом — послезавтра. Капитан с Александром требовали, чтобы в тюрьму прислали адвоката, писали жалобы. Начальник тюрьмы безотказно поставлял бумагу и чернила и переправлял жалобы в Секретариат — мрачное красное здание недалеко от порта. В Секретариате жалобы принимали и ничего не отвечали начальнику тюрьмы. Да и что можно было ответить? Чиновники Секретариата сами слали запросы в Индию, но ответа тоже не получали: очевидно, в Калькутте не могли придумать, что делать с русскими дальше.

Прошла неделя, другая. Чтобы товарищи не падали духом, Александр, Людмила и помощник капитана устроили для матросов школу, в которой преподавали английский язык, математику, литературу. В школу ходили почти все. Вечерами пели песни — певицей номер один была Людмила. Она боялась сначала, что забыла за четыре года все на свете. Оказалось — нет. Начальник тюрьмы, называвший Александра господином профессором, приносил ему газеты. В газетах говорилось, что дни большевиков сочтены, что Россия погибла. Верить в это не хотелось.

Чтобы не скучать, неутомимый Мерварт пошел к начальнику тюрьмы, попросил у него картона, спирта, ваты и булавок. Начальник страшно удивился, сообщил, что дать этого не может: не положено заключенным иметь в тюрьме такие предметы.

— Мы не считаем себя заключенными, — с изысканной вежливостью ответил Мерварт. — Мы почитаем себя вашими гостями. А вас — хозяином гостиницы.

Начальник тюрьмы натянуто рассмеялся. Вечером того же дня требуемые предметы были принесены в камеру.

К фонарям у входа в камеры слетались ночью насекомые — массы насекомых самого экзотического, устрашающего вида. Они облаками окутывали фонари, так что казалось, что фонари спрятаны в громадных марлевых чехлах. Мерварт давно собирался заняться энтомологией, но в Индии были более важные дела, а вот сейчас выдались свободные дни. Нашлись добровольцы-помощники. Механик ведал коллекцией ночных бабочек, сам Мерварт занимался жуками. Начальник приходил в камеру, смотрел на ширящиеся коллекции, качал головой и приказывал принести заключенным фруктов. Он пребывал в состоянии постоянной растерянности.

Прошел месяц. Людмила, которая могла очаровать кого угодно, проделала это с женой начальника тюрьмы.

— Дай мне десять фунтов, — оказала она мужу.

— Зачем тебе здесь деньги?

— Этнографией буду заниматься, — улыбнулась Людмила. — Зачем же нас командировала Академия паук?

Мерварт не стал спорить. Отправился в тюремную контору и взял из принадлежащей ему суммы десять фунтов.

Теперь жена начальника тюрьмы также была подключена к бурной деятельности, разгоревшейся в тюрьме. С утра она отправлялась на базар или к пагоде и покупала там для Людмилы кустарные изделия, посуду, марионеток… Правда, иногда Людмила кляла ее на чем свет стоит (про себя, конечно): госпожа начальница никак не могла взять в толк, что Людмиле нужны настоящие народные изделия, а не подделка под английски и ширпотреб. Но все-таки вскоре камера стала напоминать обычную комнату, такую же, как и те, в который Людмиле приходилось останавливаться за четыре года, — этнографические коллекции начали выселят: вытеснять Людмилу.

Когда минул второй месяц, школа распалась. Люди начали терять надежду на освобождение. В тюрьме было жарко, пыльно, грязно, и начальник тюрьмы уже снизил уровень доброжелательности. Калькутта настойчиво отказывалась решить вопрос о пленниках, большевики все никак не отказывались от власти в России, и похоже было, что команда «Евгении» останется здесь надолго.

И вдруг на шестьдесят седьмой день плена начальник прибежал к арестованным.

— Вы свободны, господа, — сказал он торжественно. — Вас приказано отправить домой.

— А «Евгения»?

— «Евгения» конфискована, как вражеское судно ведь Россия вышла из Антанты и заключила мир с Германией. Но не огорчайтесь. Вас отвезут во Владивосток бесплатно.