Настоящие мужики детей не бросают

— Подожди, подожди, начальник, какие еще дети?! Я не знаю никаких детей! У меня и своих-то еще нет! Я готов тебе помочь, но где этот придурок Паша, я, честное слово, не знаю! Перед тем как отвезти капитана проветриться, я ему приказал: шуруй в отпуск, сматывайся куда угодно, но чтобы месяц тебя не слышно, не видно, пока тут все не утихнет! Он умчался, а я покатил вашего товарища на природу, чтобы тот поостыл и отдышался. Вернулся, его уже не было. Позвонил домой, а мать говорит: собрал вещи и уехал отдыхать, куда — не знаю, обещал позвонить, когда устроится. Вот все, что я знаю, начальник! Я понимаю, что это вас не радует, но больше я ничем не располагаю! Клянусь всеми святыми!

Кравец долго смотрел на него. Ему вдруг захотелось врезать Васе со всего маху, как это эффектно иногда проделывал Климов. Вдруг ни с чего, посреди спокойного разговора. И это действовало. Старлей даже сжал кулак и мысленно протаранил ударом челюсть охранника: тот полетел вместе со стулом, ударился головой об пол. Оперативник подскочил, приподнял подонка и врезал ему еще раз. И еще. А потом так швырнул этот кусок мяса на стул, что тот под ним разлетелся на мелкие части. Вот так могло бы лихо все получиться. Но сыщик лишь нахмурился и помолчал.

— Моя миссия на этом закончена, — глухим голосом выговорил он. — Я передаю вас следователю, он будет вами заниматься вплотную и сам вызовет на следующий допрос! Как видите, я говорил без протокола, надеясь найти общий язык!

Старлей потянулся к кнопке, но охранник подскочил, вскинул вверх руки:

— Подожди, начальник! Давай договоримся! У меня есть деньги! Не ахти какие, но все же! Пятьдесят штук зеленых! Больше нет! Это нормальная сумма, я готов отдать! Тебе, кому угодно, как скажешь! Но о Паше я ничего не знаю! Плевать мне на этого цыпленка! Кто он мне?! Если б знал заранее, что его капитан уголовного розыска трясет, я бы продолжал спать дальше, тем более что голова раскалывалась с похмелюги! Ни хрена не соображал! Надрался перед этим, как скотина! Клянусь святыми угодниками! А тут словно черт дернул! Проснулся, а там пыль до потолка! Что мне этот Паша? Я подумал, залетный качок-отморозок влетел, бабки требует, потому что в кассе и жидкого слоя капусты не набралось, ночную выручку я еще утром забрал! Даже не слышал, о чем они базарили! Увидел лишь, как здоровый бугай его в нитку стягивает, схватил бутыль с водой и побежал спасать придурка, провались он пропадом! Чего мне сейчас его выгораживать?! С какой стати?! Ну подумай ты сам?! Зачем, зачем?! — выкрикивал он. — Я же не идиот, начальник! Ну с чего мне горбатого лепить? А деньги хоть завтра доставлю!

— Заткнись! — рявкнул Кравец. — И запомни: мне твои ворованные бабки даром не нужны! И если до завтра не придешь в чувство и не выложишь все начистоту, я тебе не завидую!

Кравец нутром чувствовал, что Вася лжет, несмотря на эти, казалось бы, искренние вопли. Только вот что и кого он покрывает? Конечно же не Пашу, тот ему, видимо, действительно не нужен. Но кого тогда? Кого?!

8

По дороге на вокзал Сан Саныч заехал в фотографию, отдал пленку на проявку. С фотографом Гришей Худяковым он был знаком лет десять. Познакомились на одном из совещаний. Гриша тогда еще по-свойски свел Смирнова с двумя-тремя худредакторами из иллюстрированных журналов, где сам подхалтуривал. Ныне Гришу в солидные издания уже не брали, уровень стал другой, скромный же провинциал из Нижней Курьи считался почти мэтром. Потому старый приятель без возражений забрал пленку, пообещав за два дня сделать все в наилучшем виде, и тоже стал одеваться.

— А ты куда? — не понял Сан Саныч.

— В ресторан! И учти! Я первый сообщил тебе радостное известие!

— Какое известие?

Худяков пожевал во рту потухшую трубку, с грустью покачал головой, закинул длинный конец белого шарфа за плечо, сел на стул и, приняв артистическую позу, загадочно умолк. Вообще-то Гриша был создан для славы. Вдохновенное, когда требовалось, открытое красивое лицо с крупными чертами лица, большой лоб, густая до плеч грива волос, изящная бородка с проседью, высокий, плечистый, внушительный, с приятным хрипловатым баритоном, он шел с тростью по улице, и девицы оглядывались ему вслед, гадая, кто это может быть.

— Так какое известие? — Сан Саныч взглянул на часы.

— Ты получил Гран-при последней международной фотовыставки, только и всего. — Худяков с грустным удивлением оглядел неказистого провинциала, который, услышав о столь высокой награде, не только не подпрыгнул от радости, но даже не обрадовался, словно сама весть пришла не вовремя и некстати. А вот Гриша бы за нее отдал все, и жену в придачу.

— Но ведь выставка еще не закрылась! — не понял Смирнов.

— Завтра, — улыбнулся приятель. — Международное жюри заседало вчера аж до девяти вечера. Спорили, спорили и решили, что лучше тебя нет, дружище!

— Завтра? — нахмурившись, изумился Смирнов. — Но я считал, она продлится весь январь…

— В Санкт-Петербурге до десятого февраля. Ты что, даже не был на ней? — настал черед удивляться Худякову. — Я думал, ты ради этого и приехал!

— Я хотел, но не удалось…