Настоящий джентльмен. Часть 1

Проснулись старые привычки. В Союзе я спасался от советской действительности английскими книжками карманного размера. Я тогда носил отцовское кожаное пальто, полученное им еще во время войны по «ленд-лизу». Пальто был потертое, с заломами от многолетней носки. Каждый год я носил его в мастерскую, где работницы красили кожу едко пахнущей коричневой нитрокраской. Некий американский буйвол отдал свою жизнь и шкуру, подарив ее отцу, а потом и мне. Вещь была пуленепробиваемая, прочная, как панцирь черепахи.

Я и жил в нем как черепаха — на гастролях это был мой домик, этим пальто я укрывался в холодных номерах сибирских гостиниц, в этом пальто я был неуязвим в давке — гладкая кожа позволяла проскальзывать сквозь толпу, как теплый нож в масле.

В кармане всегда лежала английская книжечка из тех, что удавалось достать. Входя в переполненный троллейбус или поезд, я доставал ее из кармана. Откроешь на заложенной странице — и ты в другой жизни, нет никакой советской власти, кумачовых транспарантов и портретов членов ЦК КПСС. Этот испытанный способ я стал применять и в очереди полицейского управления.

Я по-прежнему исправно ездил туда каждую неделю, высиживал несколько часов в очереди, попадал к новому чиновнику и получал сакраментальный ответ — «settimana prossima!».

Чувствуя себя неудачником и последним идиотом, я плелся домой в Остию.

— Ну что? — спрашивала Галочка, выходя из кухни на улицу.

— Пока ответа нет, — отвечал я, стараясь сохранить достоинство.

— А как же Славинский? — неизменно спрашивала Галочка, подбоченясь.

Фима Славинский, литературный переводчик из круга ленинградских поэтов, незадолго до этого благополучно получил итальянский документ и уехал из Рима на Би-би-си.

Джоэль

Кончился август, туристы стали разъезжаться, Остия постепенно пустела. В электричке народу поубавилось, у окна можно было найти место и смотреть на проплывающие пейзажи. Жара спала, и я стал ходить от вокзала Термини до квестуры пешком. Хотелось замедлить бег времени, растянуть его, как во сне. Появилась смутная мысль, что дело наше вообще встало из-за спешки, торопливого наскока. У системы свои законы, она не любит суеты и осаживает ретивых.

В конце сентября, когда пошел четвертый месяц моих еженедельных походов, я как обычно сидел в очереди и читал вынутую из кармана английскую книжку.

«Вы говорите по-английски!» — сказал поставленный голос с американским акцентом. Рядом со мной сидел мужчина примерно моих лет, блондин приятной наружности с песочными усами. Разговорились. Джоэль — так звали моего собеседника — оказался баптистским пастором из Техаса, он пришел за рабочим разрешением для семейной няни, католички из Филиппин. Служба у него была странная — в кинокомиссии Ватикана. Узнав, что я из СССР, он с жаром сообщил мне, что в его коллекции есть четыре научно-популярных фильма, уже дублированных на русский. «Давайте покажем их вашим эмигрантам», — предложил он.

Говорить на иностранном языке, через который ты продирался, как сквозь чащу, много лет и теперь, выйдя на лингвистический простор, можешь идти налево или направо, лететь вверх или опускаться вниз, приобретая еще одну, дополнительную степень свободы, — это ощущение упоительное. Вспомнились мои интуристовские дни, проснулся старый рефлекс переводчика, который, поднявшись рано утром, выходит из своей коммунальной квартиры, в переполненном ленинградском метро едет в центр, оставляет позади себя людскую толчею и входит, как в храм, в ароматную прохладу вестибюлей «Астории» или «Европы» на правах существа, на несколько часов допущенного к заграничной жизни.

Джоэль сказал, что живет недалеко от Остии, дал мне свой адрес и пригласил к себе домой на обед в ближайшее воскресенье. В назначенный день я вышел из дому загодя, сел в «жучка» и поехал, стараясь не перепутать маршрут, изученный по карте.

Жители «одноэтажной Америки», уезжая жить за границу, невольно пытаются воспроизвести привычный образ жизни на новом месте. Джоэль с женой и двумя дочерьми снимал домик на улице via Calvatone в небогатом квартале Dragona в районе Acilia (следующая станция за Ostia Antica).

Я подъехал вовремя, даже чуть раньше. Жена Джоэля, высокая блондинка с умиротворенным лицом, уже накрыла на стол. Младшая дочь, Мелоди, девочка лет 13, доброжелательно улыбалась, старшая, Моника, наоборот, смотрела волком.

«Слуга Господа, — сказал мне как-то потом Джоэль в откровенной беседе, — всегда под прицелом у дьявола, который все время ищет, как навредить, как бы ударить побольней».

Дальнейшие события показали, что в случае с Моникой дьяволу это удалось. Моника возненавидела отца, его работу пастыря и библейское учение. Покинув родительский дом, она ударилась во все тяжкие. Что с ней стало дальше, я не знаю.