Настоящий джентльмен. Часть 1

Перенесемся теперь на 25 лет вперед, в Лондон 1983 года. На съемочной площадке я встречаю эту самую Корел Браун, роскошную статную даму в шубе и шляпе из черно-бурой лисы, она играет себя. В основе сценария — случай, произошедший с ней на этих советских гастролях. Об этом случае она как-то рассказала писателю и драматургу Алану Бенетту, тот расширил, украсил, присочинил. Получилась пьеса.

В Москве, в перерыве, в гримуборной Корел Браун появляется Гай Берджесс [9], он пьян, его стошнило в умывальник, но он не теряет своего обаяния. Берджесс дает Корел клочок бумаги со своим адресом, просит приехать в гости. Актриса идет в британское посольство узнать, как туда проехать. В посольстве ей заявляют, что Гай Берджесс — предатель, и отказываются помочь. Она все же добирается до его квартиры в новостройке, где тот живет вместе с русским водопроводчиком. «Я не знаю, — говорит ей Берджесс, — это награда или наказание?».

В пьесе Корел Браун говорит ему: «Я знаю, что значит слово «предатель» у Шекспира, а вне пьесы оно для меня не имеет смысла. Я знаю только, что вы помочились нам в суп, а мы его съели».

Берджесс дает ей адреса своего портного и обувщика, у которых хранятся его размеры и колодки, ему нужны два комплекта шелковых пижам, кашемировое пальто и пара заказных английских штиблет.

Гай Берджесс предстает перед нами не как агент НКВД, а как человек, предавший и потерявший всё, что дала ему Англия, — утонченное общество, благородные манеры, чаепитие из фарфорового сервиза в тишине джентльменского клуба. Благородных оборотней, впрочем, можно понять. В 1930-е годы необузданный мировой капитализм выглядел отвратительно: биржевой крах и последовавшая за ним массовая нищета, антисемитская истерия и рост фашизма в Германии. Построение общества всеобщего равенства казалось очень привлекательным, к этому тянулись многие светлые умы.

Писатель Алан Бенетт в годы холодной войны учил русский язык на военных курсах радиоперехвата. Из этих рядовых вышло потом немало видных режиссеров, писателей и драматургов.

Один из таких — Джек Розенталь, автор более 150 поставленных на британском телевидении сценариев, муж актрисы Морин Липман. Я бывал у них дома. Однажды за ужином мы сидели у них на кухне. Дверцы шкафчиков были вручную расписаны цветами в стиле французских импрессионистов. «На это ушли сбережения всей жизни!» — в шутку сказал хозяин.

«В СССР есть еврейские анекдоты? — спросили меня. — Расскажите какой-нибудь». Далеко не все анекдоты поддаются переводу, но у меня был один в запасе. В цирке на арену выходит шталмейстер и объявляет: «А сейчас — смертельный номер: человек-еврей!» («And now a death defying trick, a human Jew!»). Анекдот встретили полным молчанием и больше в гости нас не звали никогда.

Режиссер Джон Шлезингер [10], лауреат «Оскара» и британской BAFTA, постановщик нескольких классических фильмов, в том числе ленты «Полуночный ковбой», незадолго до того снял картину в Голливуде, но, как он сам заметил, о режиссере там судят только по его последней картине — точнее, по ее финансовым результатам.

Поставленный им фильм 1981 года «Honky Tonk Freeway» оказался одним из самых провальных в истории британского кино. Убытки фирмы Thorn EMI, финансировавшей проект, составили, по некоторым подсчетам, 22 миллиона английских фунтов.

Кино — это фабрика грез, а режиссер по-настоящему жив только на съемочной площадке. И вот разошлись актеры и статисты, свернули декорации, выключили софиты, остался лишь тусклая дежурная лампочка. Телефон не звонил, предложения не поступали, продюсеры избегали встреч, как будто он подхватил нехорошую болезнь.

Почти на два года Джон Шлезингер ушел в тень, ставил оперные спектакли, пока Би-би-си не предложила ему этот телесериал. После предварительной встречи с Джоном я был приглашен консультантом. Снимать в Советском Союзе тогда было невозможно, приходилось лепить из того, что есть. Создание правдоподобия, даже на малом экране, оказалось делом хлопотливым. Одежда уличной толпы, транспаранты и плакаты, говорящие по-русски персонажи, здания театра и британского посольства в Москве — все это надо было найти и подобрать.

Сцены в московском театре поехали снимать на север, в Шотландию. В городе Данди выбрали концертный зал Caird Hall с ионическими колоннами, напоминавшими сталинский ампир. За колоннами повесили большие портреты Маркса-Энгельса-Ленина. Художник картины хотел еще и Сталина намалевать, но я возразил. Все-таки XX съезд уже был, культ личности уже разоблачили.

Британское посольство в Москве снимали в Глазго: там, в огромном здании городской мэрии, находится знаменитая лестница белого каррарского мрамора, которая поднимается вверх под золотыми сводами.