Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Джанг похлопал меня по спине и прошептал: «Молодец», в то время как я повесил трубку, прокручивая в голове состоявшийся разговор. Она что, мне угрожала? Потому что звучала она именно так. Как она поступит? Стоит ли мне переживать? Я попытался не думать о ее словах. У меня было еще много работы.

Сев за компьютер, стоящий по центру отделения интенсивной терапии, я приготовился написать отчет о смерти – официальный медицинский документ, объясняющий, что случилось с пациентом и как мы попытались ему помочь, – но оказался не в состоянии сосредоточиться, потому что не хотел заново переживать неудачную попытку его реанимировать.

Отвернувшись от компьютера, я откинулся на спинку стула. Что я скажу Дарби Мастерсон? И что насчет гепатита С? Следовало ли мне рассказать ей и об этом? Разве можно было сваливать столько дерьма на одного человека? «Дарби, ваш муж умер, ах да, кстати, кажется, у него был гепатит». Я проверил свой пейджер: во время СЛР мне пришла почти дюжина сообщений.

Я стал пролистывать пропущенные сообщения – мне было тяжело вернуться к работе, словно ничего не произошло. Именно это, однако, от меня и требовалось. Тот час, что я провел с Дэном Мастерсоном, я совершенно не думал про остальных пациентов в критическом состоянии, и пока я смотрел на пейджер, образовалась очередь из медсестер, которые хотели сообщить мне о происходящем в отделении. У итальянца снова подскочила температура, а у вьетнамки в крови оказалось слишком много углекислого газа. Кислород поступал в ее легкие, но углекислый газ не выводился – этот дисбаланс вскоре мог привести к опасному повышению уровня кислотности крови.

В каком-то смысле родственники пациентов отчасти тоже наши пациенты. Из-за трагических новостей с ними может произойти что угодно.

Я подскочил со стула, в то время как в голове промелькнул ряд уравнений газового состава крови, словно экстренные новости, прерывающие идущую телевизионную программу. Мне нужно было скорректировать подачу воздуха аппаратом ИВЛ, и как можно быстрее.

– Иди подыши воздухом, – сказал Джанг, перехватив меня, когда я подходил к ее палате. – Сделай перерыв.

Я не совсем понимал, почему он остался в отделении интенсивной терапии. Его ждали пациенты на других этажах больницы.

– Я в порядке, – сказал я.

Он улыбнулся и положил мне на грудь свою руку.

– Я знаю, что ты в порядке. Просто отдохни пять минут. Для этого я и остался.

– Я в порядке. Честно, я в порядке.

Он показал на выход:

– Иди.

Я неохотно вышел из отделения, чтобы раздобыть еды и найти место, где ее съесть, и заметил, что мои подмышки промокли от пота. На штанах были темные пятна – скорее всего от крови или какой-то другой физиологической жидкости, когда-то принадлежавшей Дэну Мастерсону, – а меня ждали еще больше десяти часов дежурства и неизвестные испытания, прежде чем я смогу принять душ.

Что миссис Мастерсон имела в виду, сказав: «Я еду, чтобы вас найти»? Таращась, словно в бездну, в стекло торгового автомата несколько минут спустя, я стал мысленно перебирать сотни родственников пациентов, с которыми разговаривал за прошедший год. Они все были такими непредсказуемыми, такими разными. Именно от них я узнал, что Карл Гладстон болел за «Янки», а брат Денис Ландквист был ее лучшим другом. Родственники предоставляли бесценную информацию о жизни наших пациентов, превращая плоские истории о боли в груди в объемные образы для анализа. Питер Ландквист не отходил от кровати Денис и тихонько плакал, наблюдая, как она спит. Любой разговор он начинал с фразы: «Не хочу вас отвлекать, доктор Маккарти, но у меня есть небольшой вопрос по поводу Денис». После чего задавал совершенно не небольшой вопрос, что-нибудь в духе: «Как вы думаете, мы все еще сможем завести детей?» (дети у них еще будут).

Родственники в каком-то смысле тоже становились нашими пациентами. Им нужно было наше время и внимание, и когда мы оказывались не в состоянии им этого дать, ситуация могла быстро выйти из-под контроля. Медицина – сложная штука, и нужно учиться понятно объяснять, при этом не упрощая все слишком сильно, обычным языком описывать происходящее в организме больного. Я целенаправленно старался делать именно так, поэтому меня раздражало, когда другие врачи использовали в разговоре с родственниками пациентов медицинский жаргон. Мне так и хотелось им сказать: «Просто говори как обычный человек. Представь, что ты не врач». Для некоторых, впрочем, это было просто невозможно.