Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

Оставшиеся дни практики в больнице Аллена дались мне непросто. Ночные дежурства были изнуряющими и сложными – слезы по Дэну Мастерсону были не последними пролитыми мной в тот месяц, – и эти четыре недели в отделении интенсивной терапии сыграли немаловажную роль в моем становлении самостоятельным врачом. Казалось, мне удалось объединить медицинские знания с техническими навыками, эмпатию с тактом, и в какой-то момент, наверное, где-то на второй неделе, я перестал слышать голоса. Осматривая пациентов, я больше не думал о Доне, Байо или Эшли – я в этом уже не нуждался. Я знал, что делать при встрече с новым пациентом, и мне не нужны были напоминания. И если что-то сбивало меня с толку, я был в состоянии попросить о помощи и получить ответ. Наконец, спустя почти год в подмастерьях, я чувствовал себя готовым присматривать за другим, менее опытным врачом.

Именно самостоятельная медицинская практика без постоянного присмотра более опытных коллег помогла мне стать настоящим врачом. Я больше не нуждался в напоминаниях, но мог попросить помощи и не стыдиться этого.

По окончании месяца работы в больнице Аллена со мной связался доктор Петрак – тот самый врач с литовскими бровями, который однажды сказал, что за мной наблюдают, – чтобы сообщить, что слышал об умело поставленном мной диагнозе, и предложить мне отпраздновать это за чашечкой кофе. Он имел в виду того самого худого итальянца с необъяснимым жаром, который сутками вводил всех его врачей в замешательство. Изучив медкарту пациента, я обнаружил, что лечащий врач недавно назначил ему новое лекарство – именно оно, а не какая-то инфекция и вызвало жар. Я вкратце рассказал о случившемся по телефону – «Стоило ему прекратить принимать препарат, как жар просто прошел!» – и обещал Петраку изложить все в подробностях при встрече. Он казался довольным, и в тот момент я понял, что пристальное наблюдение за мной прекратилось.

Год интернатуры в итоге подошел к концу влажным июньским днем, вынудившим Али впервые за весь год надеть что-то похожее на шорты. В метро по дороге на работу я увидел его в ледерхозе[89]. Он ходил по вагону, собирая деньги для группы под названием Boys for Tots, целью которой, согласно его визитке, было сводить малоимущих молодых людей с зажиточными яппи, подыскивающими няньку для своих детей.

Меня не покидало странное чувство, когда я заходил в больницу в то последнее утро с осознанием того, что больше не буду интерном, что у меня больше не будет подмоги в виде наставника-ординатора и что меня больше не будет никто заставлять бегать на рассвете за кофе. Интернатура поглотила меня с головой, и мои переживания по поводу происходящего в мире постепенно сходили на нет по мере погружения в работу (я имел лишь смутное представление о том, что мы оказались в тисках мирового кризиса, виновником которой была таинственная штука под названием «субстандартная ипотека»). Медицина стала моей жизнью. Все остальное, все, что не было вопросом жизни и смерти, теперь стало второстепенным. В каком-то смысле я был наподобие пиньяты: мои внутренности выскребли и заменили на что-то другое – что-то особенное, – в то время как оболочка привыкла получать взбучку.

Этот год бессонных ночей не прошел для меня незаметно. У меня стало больше седых волос, я прибавил несколько килограммов в весе, а также обзавелся двумя новыми подбородками. У меня впали глаза и появилась раздражающая особенность иногда засыпать на середине предложения. Я был немного похож на Акселя, каким его впервые увидел.

Пока я скользил тем солнечным июньским утром по вестибюлю больницы, перед глазами мелькали сцены минувшего года. Как я узнал, что Карл Гладстон вернулся домой, и составлял учебный план на лето; как я выбросил свой запас презервативов, получив отрицательный результат анализа на ВИЧ; как съел опасное для здоровья количество кукурузных хлопьев. Одной из знаковых стала новость о том, что Питер и Денис Ландквист покинули больницу, держась за руки. Единственной недостающей деталью оставалось сердце для Бенни.

Я понял, что стал настоящим врачом, когда обстановка вокруг перестала напоминать фильм. Я больше не играл роль.