Настоящий врач скоро подойдет. Путь профессионала: пройти огонь, воду и интернатуру

– А ты в курсе, Мэтт, что я был в приемном покое, когда Гладстона привезли в больницу на скорой? Или что я прикатил его в лабораторию катетеризации? Или что я первым заметил его зрачки и позвонил в нейрохирургию?

Я вздрогнул и сделал короткий, резкий вдох, чуть ли не ахнув от изумления:

– Понятия не имел.

Диего был прав: я не совсем понимал, как проходит процесс поступления пациентов в кардиореанимацию. А еще толком не знал, чем занимался Диего, когда не поправлял меня во время обхода. Так чего же тогда взъелся Сотскотт? К чему был тот ужасный телефонный звонок?

– Мне позвонил один из нейрохирургов, – робко сказал я.

– Который, наверное, был в гребаном замешательстве, прочитав твою запись в медкарте. Это была полная бессмыслица.

Я попытался сложить в голове обрывки того первого вечера. Почему Диего мне ничего не сказал? Почему я сам не поднял эту тему на следующий день?

– Почему ты спрашиваешь о нем теперь? – поинтересовался Диего. – Это же было недели назад.

– Не знаю.

Почему мне понадобилось так много времени? Чувство стыда и неуверенность в себе.

Диего сложил руки вместе и отклонился на спинку стула.

– Мэтт, в больнице существует много уровней контроля. Даже когда ты думаешь, что никто не смотрит…

Я сложил руки, повторив его позу:

– Когда же состоялась консультация с неврологами?

– Пока ты трепался с Бенни.

У меня в голове поднялось давление, а от мысли о жене Гладстона, Саше, сбилось дыхание. События того дня по-прежнему не состыковывались.

– А что насчет моего доклада во время обхода? Крутой велел сделать пациенту томографию головы.

– Я сказал, чтобы он ее отменил. Ее уже сделали к тому моменту.

Я вспомнил, как Диего и Крутой перешептывались во время обхода.

– Гладстон отправился в операционную сразу после твоего доклада…

– А ты собирался мне что-либо из этого рассказать?

Диего опустил голову:

– А ты собирался спросить?

Я посмотрел в окно, думая про зрачки Гладстона. Какой смысл был в том, чтобы не рассказывать мне? Это избавило бы меня от недель мучений, недель переживаний. Это была какая-то проверка? Мне что-то хотели дать понять?

Если врач совершил ошибку, прятать ее бессмысленно, ведь можно еще сильнее навредить пациенту.

– Слушай, Мэтт, – сказал Диего, – я не буду кричать. Не буду ничем швыряться. Но просто нелепо, что тебе потребовалось так много времени, чтобы спросить про Гладстона.

Мне хотелось исчезнуть.

– Я сожалею, – промямлил я. – Мне было стыдно. Я думал про Гладстона все это время.

Диего принялся рассматривать Гудзон и снова укусил маффин.

– В этой работе приходится задавать себе весьма непростые вопросы. Но прежде, чем до этого дойдет, тебе следует задать себе один совсем простой: о ком ты заботишься?

Я ссутулился на своем стуле.

– О себе? – спросил он.

Я вытянул шею и покачал головой:

– Разумеется, нет. Я…

– О своей репутации?

– Я просто…

– Или о пациенте?

Подыскивая подходящие слова, я подумал о том многообещающем студенте-медике, которым был. Вспомнил выражение лица Маккейба, когда впервые зашил банановую кожуру у него в кабинете, а также его разочарование, когда несколько месяцев спустя сказал, что не хочу быть хирургом. И сидя здесь, обхватив руками голову, я осознал, что забыл отправить цветы на похороны Маккейба, которые прошли ранее на той неделе.

Я сидел, пытаясь все это переварить, когда в ординаторскую вернулся Байо.

Диего покачал головой и встал:

– Вы что, клоуны, и правда думали, что мы позволим принимать все решения вам двоим?

Часть вторая

Глава 16

В медицинской школе после моего заявления Чарли Маккейбу, что вместо хирургии выбираю внутреннюю медицину, он состроил гримасу и сказал:

– Позволь мне тебя кое с кем познакомить.

Я последовал за ним через вестибюль Массачусетской больницы в другое отделение, где в одном из кабинетов мужчина по имени Джим О’Коннел обнимал женщину средних лет в розовом трико, розовом свитере и с небрежно нанесенной ярко-красной помадой, выходившей далеко за контуры губ. О’Коннел был примерно одного возраста с Чарли Маккейбом и выглядел, как глава семейства из какого-нибудь телесериала: седые волосы с аккуратным пробором, добрые глаза, кардиган и широкая доброжелательная улыбка. Рядом с ним я сразу же почувствовал себя непринужденно.

– Джим! – воскликнул Маккейб, как только мы подошли. Он повернулся ко мне и показал большим пальцем в сторону Джима: – Про этого парня следовало бы написать книгу.

Отмахнувшись от предложения Маккейба, Джим О’Коннел протянул руку.