Настроение на завтра

— То, чем вы заведуете. Будущее!

— Какая связь между этим письмом и будущим? — Журин недоуменно смотрел на Старбеева.

— Прямая.

— Можно конкретнее?

— А если этот трус Хрупов понял, что натворил. Одумался! И дальше воевал как положено. И на всю жизнь запомнил горький урок. Возможно такое?

Журин не спешил ответить. Он чувствовал, что Старбеев еще не все высказал и за словами «этот трус Хрупов» значилось что-то важное, беспокоящее Старбеева. И он осторожно спросил:

— Что же произошло тогда?

— Хрупов покинул боевую позицию. Я стрелял в него…

— Стреляли? — почти шепотом произнес ошеломленный Журин.

— Стрелял. Не надо больше об этом, — волнуясь, ответил Старбеев и зашагал по комнате. — Куда он девался после санбата, не знаю. Но это было. Теперь ясно?

— Не ожидал, что услышу такое, — сказал Журин.

— Вот каким оказался почтовый ящик… Допускаю, что Хрупов тогда выжил… И теперь он шахтер или архитектор. Все может быть… Если в живых остался. Зачем же вдогонку такое? Было… было… А надо ли сейчас давнее вспоминать? Об этом думаю, Евгений Алексеевич. Вам-то проще, — рассуждал Старбеев. — Музей. Нашли почтовый ящик — у вас радость. Понимаю, законная. А мне? Нас с вами случай свел. Могли же мы в разных санаториях отдыхать. Тогда все по-другому… А теперь? Случай потерял свое значение. Я-то живой. И обязан думать. Вы только представьте. Придет ваш Толик Гришко, увидит стенд и глянет мне в глаза… А потом напишет: «Хотел бы знать, что там произошло у вас, уважаемый ветеран Павел Петрович. И где этот Хрупов теперь?» Как прикажете поступить, Евгений Алексеевич?

— Как поступить? — растерянно спросил Журин.

Он понимал правоту Старбеева. Но ему очень не хотелось лишать музей интересной реликвии. И у него было мало надежды, что остальные письма найдут своих адресатов.

— Не знаю…

Журин предложил:

— А мы укажем, что Хрупова не удалось разыскать.

— Это вы, допустим, напишете. А что я отвечу Гришко?

— Есть выход! — вокликнул Журин.

— Что надумали? — недоверчиво спросил Старбеев.

— Вы знаете, что продолжение письма размыто. А экспертиза не смогла расшифровать. Вот мы и дадим письмо и найденном виде. Документ! И вопросы отпадают.

Старбеев впервые усмехнулся. Ему нравилась азартность Жури на.

— Нет, не отпадают!

— У нас реальное письмо. И пролежало оно под землей десятки лет… Потому и повредилось, — горячо доказывал Журин.

— Да вы не сердитесь. Я с вами по-дружески толкую. Что скажете?

С худого лица Журина как-то сразу смыло хмурость, оно оживилось, придав глазам выражение доброты и уверенности.

— Я, к сожалению, редко вижу героев наших реликвий. Потому что многое в прошлом… Встреча с вами не только запомнится. Она поучительна. Верно говорят: слова учат, а примеры влекут.

— Нашли решение?

— Нашел! Мы, музей, начинаем разыскивать Хрупова. Вы даете исходные данные. Номер части, все, что знаете. Я очень хочу найти его…

— Надеюсь, я буду в курсе?

— Конечно.

В эту ночь они легли поздно.

Последний день выдался переменчивый. То выглянет тусклое солнце и вскоре уступит небо косому дождю, а вслед порезвится ветер. И закружит опавшие листья, и без труда сорвет последние.

Старбеев получил билет, осталось попрощаться с профессором.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Старбеев постучал в дверь кабинета профессора. Услышав негромкое «подождите», он присел на диванчик, стоявший в холле, и стал перелистывать санаторную книжку. На каждой странице были записи принятых процедур и врачебных приемов. Он прилежно выполнял все предписания, поверив в целебную силу назначенного лечения.

Вскоре медленно отворилась дверь, и осторожно вышел человек с потухшим взором, и, как-то странно посмотрев на Старбеева, промолвил:

— Обещал, что вылечат… Как вы думаете, ему можно верить?

— Только приехали? — спросил Старбеев, разглядывая человека, подавленного недугом. — Можно и нужно!

Больной тяжело вздохнул и медленно двинулся к лифту.

Старбеев вошел в кабинет.

— Садитесь, — как всегда приветливо, предложил профессор и, бросив оценивающий взгляд на Старбеева, с явным удовлетворением произнес: — Такого могу отправить домой… Когда поезд?

— Вечером.

— В добрый час!

— Спасибо, — улыбнулся Старбеев.

Профессор полистал историю болезни.

— У вас все прилично. Я хорошо помню ваше сердце. Надо с ним пообщаться. — Профессор встал и, прослушав Старбеева, сказал: — Павел Петрович, кажется, опять изволили поволноваться?

— Было такое, — признался Старбеев и удивленно спросил: — Неужели и это чувствуете?

— Как видите, — мягко ответил профессор. — Гадать нам нельзя. Сердце мудрое. Оно само подсказывает. Правда, к сожалению, не всем удается услышать его сигналы… Что же взволновало?

Старбеев хотел промолчать, но ожидающий взгляд профессора призвал к откровению.

— Письмо получил. Свое. А писал я с фронта матери. В июне сорок третьего года.

— Чудеса какие-то…

— Нет! Земное. — И он рассказал про все, что произошло после приезда Журина.

Слушал профессор сосредоточенно. И только когда Старбеев умолк, сказал:

— После такого могло быть и хуже.

— Выстоял, — не без гордости ответил Старбеев.