Настроение на завтра

Отсюда хорошо просматривался привокзальный участок. Возле ворот станции стояли две подводы с ящиками, забрызганная грязью полуторка, груженная досками. В начале улицы, ведущей в городок, примостились ларьки. В одном торговали пивом, в другом — сушеными яблоками. А третий, с вывеской «Хлеб», был закрыт. На двери висел амбарный замок.

Трудное было время. Шел второй послевоенный год.

Поодаль выделялся табачный киоск, окрашенный в броский желтый цвет.

Валентина заметила, как пожилая седая женщина сняла лицевую створку, прислонила ее к стенке и, оглядевшись, вошла в киоск.

Появление этой женщины взбудоражило Валентину, и она неосознанно направилась к киоску. Что сказать?

О чем просить? Мысли роились, не давая ответа. Она подошла, поздоровалась. И затихла, как испуганный ребенок.

— Что с вами? — негромко отозвалась седая женщина.

— Нет билетов, — ответила Валентина, стараясь не дрогнуть голосом. — Может, завтра будут… Одной не страшно, а с ребенком…

— А где ребенок?

— Там, на чемодане…

Седая женщина шумно вздохнула и вышла из киоска. Маринка доверчиво гладила рыженькую собачку.

— Идите сюда. Поместимся, — сказала женщина.

Валентина привела девочку, прихватила чемодан.

Они вошли в киоск, и сразу стало так тесно, что Маринку пришлось усадить на узкий прилавок.

— Минуточку… минуточку, — бормотала женщина, выставляя за дверь большие коробки. Затем освободила широкую нижнюю полку. — Вот и кроватка. Есть что постелить?

Валентина кивнула, пошла за узлом.

Вскоре Маринка лежала на маминой шинели. Немного похныкав, она уснула.

— Меня зовут Рива Семеновна… А вас?

— Валентина.

— Так вот. Мы пойдем ко мне… Не надо благодарить. И не стоит плакать. Теперь поезда везут домой. А тогда… тогда увозили из родных мест.

Хозяйка киоска, беженка из Гомеля, покидала горящий город.

Нашвыряв в мешок какую-то одежду и обувь, она стала его завязывать, но руки вдруг задрожали и опустились. Она бросилась к шкафу, вынула из ящика семейный альбом, сунула его поглубже в ворох пожитков. И, толкнув плечом дверь, не оглядываясь, пошла к дальней окраине, к лесу. Через месяц она попала в Васильцово. И с той поры в домике на Липовой улице, на выцветших, местами полопавшихся обоях ее комнатки висят фотографии из семейного альбома. И каждый взгляд на мужа и сына стирает цвет ее каштановых волос, убеляя сединой очень уставшую голову.

Они ушли на фронт в один день, через неделю после гитлеровского нашествия. Почти два года лежали на них похоронки в архивных папках с горестным грифом: «Адресат неизвестен». Лежали, пока военком не добился ответа на свой пятый запрос.

— Мы подождем немного, Валя. Должны товар привезти. А потом пойдем домой, — сказала седая женщина. — А сейчас попьем чайку.

— Схожу за кипятком, — сказала она, вынув из чемодана зачехленную фляжку.

Из окна киоска было видно, как подошел желанный поезд.

Привокзальная площадь шумно оживилась. К воротам платформы устремились пассажиры.

Набрав кипяток, Валентина купила сушеных яблок, все же какая-то еда, и пошла к киоску.

Стояло несколько человек, очередь быстро таяла. Только один задержался, заворачивал в газету пачки «Казбека». Он был без шапки, в длиннополом сером пальтишке и кирзовых сапогах. Уложив папиросы, он шагнул и, вдруг увидев Гречихину, резко остановился.

Взгляды их встретились.

Валентина вздрогнула. Радостный испуг безжалостно изменил ее лицо.

— Валя? Ты… Гречихина! — ошеломленно произнес Старбеев.

— Здравствуй, Старбеев… — Она протянула руку.

Старбеев сграбастал ее, худенькую, притихшую, и трижды поцеловал.

— Здесь обосновался? Все такой же. Не изменился.

— Проездом тут. Вышел папирос купить. Вон поезд стоит. Я в Грибниках живу. Ты как сюда попала?

Она невольно вздохнула.

— Жила в Трубинке. Сейчас к тетке еду. В Синиловск. Там останусь. Приехала сюда, здесь пересадка. А билетов нет. Сутки маюсь. И ребенок извелся.

Из киоска донесся плач Маринки.

— Погоди, я сейчас.

Она вернулась, держа Маринку на руках.

— Красавица! Сколько ей?

— В мае два годика.

— А где же…

Она прервала его:

— Погиб отец. Одна я… Вот так.

— Вижу. Не сладко тебе. Осерчала судьба.

— Мне бы отсюда выбраться… Спасибо женщине. В киоске приютила.

Старбеев глянул на киоск, нахмурился.

— Дядя. — Маринка протянула ручку.

Какая-то скрытая боль всполошилась в его душе. Он мысленно проклинал свое бессилие помочь Валентине. Полез в карман за деньгами, но тут же выдернул руку и скомандовал:

— Собирайся! Немедленно!

— Куда? Зачем? — беспамятно воскликнула она, не понимая призыв Старбеева. — И билета нет. Опомнись.

— Где вещи?! Где?! — побагровев, не остывая голосом, говорил Старбеев.

— Здесь, в киоске.

Он взял вещи и торопливо зашагал к поезду.

Валентина, благодарно тронув плечо седой женщины, поспешила за Старбеевым, крепко сжимая руки, державшие Маринку. Они прошли через ворота на людную платформу. Наконец он остановился у седьмого вагона и, без передыха вскочив на подножку, отнес вещи в купе.