Настроение на завтра

Все происшедшее казалось Валентине загадочным, невероятным. Она боялась, что безрассудный поступок Старбеева ввергнет ее в новые тяготы. Желтый теремок табачного киоска представал как спасительный очаг, который она отвергла, поддавшись суматошному рвению Старбеева. Она стояла у двери вагона и, слыша, как сильно бьется ее сердце, ждала возвращения Старбеева.

До отхода поезда оставалось десять минут.

Он появился с тощей полосатой сумкой, спрыгнул на платформу. Что-то изменилось в его лице. Но блуждающий взгляд Валентины не заметил армейской фуражки, которая сразу придала ему волевой, командирский облик.

Бросив сумку, он взял на руки Маринку и, не давая Валентине опомниться, приказал:

— Полезай в вагон!

Когда они вошли в купе, Валентина села на краешек полки и тревожным шепотом спросила:

— А билет?

— Твое место семнадцатое. Ты угадала. На нем сидишь. — Он выглянул в коридор, окликнул проводницу.

Вошла молодая женщина, и Старбеев все тем же приказным тоном заявил:

— Вместо меня поедет. Ясно? — И добавил: — Прошу не обижать…

Проводница удивленно посмотрела на Валентину.

— Жена, значит…

— Мама. — Он впервые улыбнулся.

— Ваше дело… — И ушла.

— Все законно, Валя… Слушай меня внимательно. Я еду в командировку. В Муратово. Через неделю вернусь в Грибники. — Он оторвал уголок газеты, лежавшей на столике, и написал свой адрес. — Вот мои позывные. Пришли письмишко.

— Да, да, — машинально твердила Валентина.

— Говорят, Синиловск хороший городок.

— И тетя Маня хвалила… Что ж я сижу? — Она встрепенулась, сунула руку в боковой карман ватника и, вынув деньги, протянула Старбееву.

Он зыркнул на нее и, проглотив сердитые слова, произнес:

— Дура дурочкой. А еще мама.

— Как же ты, Павел?

— Я одинокий. На буфере доберусь.

Он погладил по головке Маринку.

Валентина хотела поцеловать Старбеева, но поезд уже тронулся.

Он рванул к выходу и соскочил на ходу.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

В восемь пятнадцать утра директор включал пульт селекторной связи и проводил оперативку. Лоскутов начинал разговор со справки о количестве опозданий и прогулов, а затем шли сообщения начальников цехов.

Старбеев сидел в конторке, уставившись на вспыхнувший красный глазок аппарата, и ждал вызова. Но Лоскутов к Старбееву не обратился. Красный глазок зажегся напрасно. Может, в иную пору Старбеев не придал бы значения этому факту, мол, нет к нему вопросов, зачем зря время терять. Но вопрос-то был — третий станок простаивал.

Старбеев не успел еще до конца поразмыслить о случившемся, как позвонил начальник первого сборочного и спросил: «Павел, разве твой селектор неисправен?» Старбеев, уловив иронию, ответил: «Черная кошка по проводу гуляет». Звонок распалил смутное чувство, охватившее Старбеева. Странная позиция проявилась в нарочитом молчании Лоскутова. Что-то мелкое, личное было в факте, который заметили его коллеги.

И все же Старбеев искал другого объяснения. Допускал, что Лоскутов не хотел обострять отношения. Пусть, мол, Старбеев продолжает дело по своему усмотрению. Ведь новый участок уже начал действовать. Старбеев мог бы принять подобный довод, но была серьезная помеха. Упреки в его адрес раздавались часто и прилюдно, а теперь подчеркнутое молчание. Все должно быть откровенно и честно. Давняя дружба давала для этого основания.

И Старбеев ясно вспомнил, как в первые месяцы директорства Лоскутова тот вызвал его в кабинет и, расхаживая вдоль массивного стола, предложил быть начальником механического цеха.

Положение на заводе таково, говорил Лоскутов, что ориентация на сборочные цехи как на главные звенья успеха производства ошибочна. Сердцевина предприятия — механические цехи. Первый и второй. В особенности первый. Его ритмичность и высокое качество определяют конечный результат выпуска изделия. Ставка на сборочные цехи, которые в последнюю неделю сдюжат, сладят, — явление порочное, вредное. Механический цех задает тон, ритм заводу. По нему определяется пульс производства. Жаль, что этого не понимало прежнее руководство. Лоскутов даже не назвал фамилию бывшего директора, словно не хотел задерживать ее в памяти.

— Внимательно приглядываясь к вам, — продолжал Лоскутов, — я думаю, не совершу ошибку, подписав приказ о вашем назначении. Вас явно недооценили. Несправедливо! Вам по плечу большее!

Голос Лоскутова звучал уверенно, и размеренные шаги как бы подтверждали правильность избранного им направления директорской деятельности.

Старбеев тогда заявил, что характер у него, мягко говоря, не сахар и в деле он требователен к себе и к людям. На что Лоскутов хитро ответил: у нас не кондитерская фабрика. А руководитель без характера — лапоть. Ясно? Так что самоотвод не проходит. Лоскутов молча походил по кабинету, а потом искренне добавил: «Мне ведь тоже класть свою голову на плаху не хочется».

С той поры прошло одиннадцать лет. От плахи Лоскутов свою голову уберег. Но другим пришлось поплатиться. Одни того заслужили, иные, не выдержав директорского натиска, без охоты покидали завод.