Настройщик

За четыре дня, проведенных в Рангуне, Эдгар практически не распаковал свои вещи. После охоты он почти все время проводил у себя в комнате, покидая ее только по вызову кого-нибудь из официальных лиц или, да и то изредка, чтобы побродить по улицам. Бюрократия колониальных дел поражала его. После инцидента со стрельбой его вызывали давать показания в Департамент гражданских и уголовных дел, в Полицейское управление, в Департамент сельских дел, в Медицинский департамент, даже в Лесной департамент (потому что, как говорилось в повестке, “инцидент произошел в ходе мероприятия по контролю за дикими животными”). Вначале его удивило, что о случившемся вообще было доложено. Он понимал, что если бы присутствовавшие там договорились между собой, все можно было бы без особого труда скрыть; крестьяне ни за что не сумели бы подать жалобу, а даже если бы и подали, маловероятно, что им бы поверили, а даже если бы и поверили, маловероятно, что офицеры понесли бы какое-то наказание.

Однако все, включая Уизерспуна, настаивали на том, что о случившемся нужно доложить. На Уизерспуна был наложен минимальный штраф, который он должен был выплатить семье погибшего вместе с деньгами из армейского фонда, специально рассчитанного на подобные компенсационные выплаты. Все это выглядело замечательно цивилизованным, написал Эдгар Катерине, “возможно, это свидетельствует о положительном влиянии британской законодательной системы, которая действует, невзирая на подобные неприятные случайности, обусловленные необдуманными действиями некоторых британских военных”. Или, возможно, написал он на следующий день, после подписания своих показаний в седьмой раз, “все это не более чем паллиативные меры, испытанный и эффективный способ избежать серьезных последствий; события того дня уже смазаны бюрократическим туманом”.

Уизерспун и Фогг отбыли в Пегу, как только закончилась вся бумажная волокита, как раз вовремя, чтобы освободить двух других офицеров, возвращающихся в Калькутту со своими полками. Эдгар не стал с ними прощаться. Хотя ему и хотелось возложить всю вину за случившееся на Уизерспуна, он не мог этого сделать. Потому что, если Уизерспун действовал слишком поспешно, он опередил всего на пару секунд остальных из их компании, так же захваченных охотничьим азартом и жаждой крови. И все-таки каждый раз, когда Эдгар видел его после происшествия, во время обеда или в учреждении, он не мог отделаться от воспоминания о винтовке, прижатой к мощной челюсти, о струйках пота, скатывающихся сзади по его обожженной солнцем шее.

Точно так же, как он избегал Уизерспуна, Эдгар старался избегать и капитана Далтона. Вечером накануне отъезда посыльный доставил ему приглашение от Далтона, который снова звал его в клуб “Пегу”. Он вежливо отказался, сославшись на усталость. На самом же деле ему хотелось увидеться с Далтоном, поблагодарить его за гостеприимство, сказать, что он не держит на него зла. Но вместе с тем мысль о том, что придется снова оживить в памяти случившееся, приводила его в ужас, он чувствовал, что сейчас их с капитаном не связывает ничего, кроме того кошмарного момента, и увидеть капитана означало снова пережить его. Поэтому он отклонил приглашение, а капитан не настаивал, и хотя Эдгар убеждал себя, что всегда сможет повидаться с капитаном, когда будет возвращаться обратно через Рангун, он знал, что в действительности не сделает этого.

Утром в день отъезда к его двери подали экипаж, в котором он отправился на железнодорожную станцию, а там сел на поезд до Проме. Пока происходила посадка и погрузка в вагоны, он оглядывал платформу, заполненную суетящимися людьми. Среди них он увидел кучку ребятишек, пинающих скорлупу кокосового ореха. Его пальцы рефлекторно нащупали одинокую монетку, которую он держал в кармане, ту самую, которую он сохранил со дня охоты, – символ ответственности, неуместной щедрости, напоминание об ошибке и, значит, талисман.

В шлейфе плача, когда все потянулись из леса прочь, унося с собой тело мальчика, Эдгар заметил на земле монетку, оставшуюся лежать в пыли, там, где отпечатался след от детского тела. Он решил, что, видимо, ее никто не заметил, и поднял просто потому, что она принадлежала мальчишке и было бы неправильно бросить ее здесь, на краю леса. Он не знал, что ошибается, что о монетке не забыли и не проглядели ее в суматохе: в солнечных лучах она блестела как чистое золото, и каждый из детей видел ее и жаждал заполучить. Но им всем было известно то, чего пока не узнал он, хотя об этом мог рассказать ему любой носильщик из тех, что сейчас грузили в поезд ящики. Самые сильные талисманы, объяснили бы ему, – те, что достаются по наследству, и вместе с талисманом человек наследует и судьбу его предыдущего владельца.