Наступление

Присутствие Кутулы подзадоривало Луканче. Его уже ничто не могло удержать.

— Траян, может, дашь на вечер галифе и сапоги?

— Зачем они тебе? — с притворным удивлением рычал Кутула.

— А вдруг где-нибудь поблизости вечеринка, пощеголяю в них перед девчатами.

— Тоже мне щеголь нашелся! — пренебрежительным взглядом окидывал его Маджар.

Траян молча отворачивался. Однажды Луканче, трогая вещмешок, заволновался:

— Это еще что за шутки?.. Кто заиграл мой хлеб? — Он оглядел товарищей в надежде по чьей-нибудь предательской улыбке угадать, кто из них это сделал. Но никто не улыбнулся, и у него даже не осталось надежды получить обратно свой хлеб. Пени встал на колени и сказал:

— Карлюка был недавно здесь. Где он?

— Он недавно разговаривал с какой-то старухой в конце села. Она даже пригласила его в дом, — безучастно сообщил Маджар.

— Товарищи, не шутите! Кто взял мой хлеб, пусть отрежет себе немного, но и мне оставит, разрешаю, — полушутя сказал Луканче.

— Это дело рук Карлюки, — пробубнил Кутула.

— А может, и не его, — добавил кто-то.

— Нехорошо получилось, — снова вставил Кутула.

При последнем пополнении в роту прибыл среднего роста солдат, с веснушчатым птичьим лицом и прищуренными хищными глазками. Мало кто знал его настоящее имя. Прозвище Карлюка шло от названия тех орлов в равнинных районах, которые, как опытные воры, таскали маленьких цыплят. С первых же дней Карлюку заметили в роте. Он своими длинными руками ловко прибирал все, что плохо лежало.

В четыре часа утра полк был поднят по тревоге. Было приказано идти бесшумно. И вдруг где-то в середине колонны громко зазвонил будильник. Сонные солдаты начали испуганно озираться, а те, кто шел рядом с Карлюкой, стали толкать его в спину и отчаянно ругать.

— Что здесь происходит? — подошел к ним Слановский.

Несколько человек захихикали. Пени вытянул шею в сторону вещмешка Карлюки и многозначительно заявил:

— Господин подпоручик, похоже, что этот будильник случайно попал в его вещмешок…

Позже стало известно, что Карлюка подарил хлеб Луканче старой хорватке. Женщина, тронутая его поступком, пригласила его в дом. Воспользовавшись тем, что она на минуту вышла, Карлюка быстро спрятал будильник в вещмешок.

Так проходили дни и ночи, то спокойные, то неожиданно напряженные. И герои дождались наконец незабываемого майского утра, гордые и довольные от сознания исполненного долга. Безумцы, которые потопили землю в крови, безоговорочно капитулировали.

— Мир! Мир! — гремело над весенним, радостно возбужденным простором. — Победа! Победа!

* * *

Матейчо следил за событиями на фронте с болью в сердце. Оттуда должны были вернуться земляки, увешанные орденами и медалями, окруженные славой и почетом. Но главные его тревоги и волнения были связаны с тем, что скоро мог возвратиться поручик Цеков. В голове Матейчо роились лихие планы, один другого сумасброднее и неосуществимее. Привыкнув за последние два месяца к чужой постели и превратившись в домашнего цыпленка, он, как только вечером гасили лампу, весь превращался в слух. Повесив мундир на стену, а вместе с ним и идеалы, которым служил, он «мстил» буржуазии и фашистам. В казарме и на улице в разговорах с каждым встречным знакомым или другом он метал громы и молнии, но в постели был послушен, как дрессированная шавка.

Раина пораньше укладывала спать ребенка. Потом тихо вставала с постели, на цыпочках выходила из комнаты и быстро ныряла под одеяло Матейчо. Но ей постоянно казалось, что ребенок только делает вид, что заснул.

Кокетливая от природы, она давно оценила, чего стоит ум ее «крепкого сельского бычка», как она в шутку называла Матейчо. В последнее время она специально дразнила его, находя для себя удовольствие в его ревности.

Подложив ей руку под голову, Матейчо ласкал ее и не переставая вздыхал.

— Если бы меня спросили, я бы продолжал эту проклятую войну еще лет десять. Скажи, что теперь делать будем?

— Не знаю, ничего не знаю, — прижималась она к нему. — Он скоро вернется, на днях опять писал об этом.

— Видно, ты только того и ждешь! — сердился он.

— Жду не жду, он все равно вернется.

— И почему его не послали в какую-нибудь атаку, чтобы его там прихлопнули! — продолжал он. — А ты осталась бы молодой вдовушкой. Вот бы натешились мы тогда с тобой! Знаешь, — с подкупающей откровенностью делился он с ней своими планами, — если ты так льнешь ко мне, то, наверное, я тебе нравлюсь.

— А-ах, ты-ы, — с наигранным возмущением щипала она его за грудь, — если бы не нравился, разве приходила бы я к тебе каждую ночь?

Матейчо снова вздыхал:

— Приходишь и хорошо делаешь, а когда вернется он, что тогда?

— Ничего не знаю, ума не приложу…

— А я вот придумал, — прервал ее он. — Если ты мне поможешь, нам обоим будет хорошо.

— Ничего ты не придумаешь, милый, — прижималась она к нему, — знаю я его, ревнивый он, покоя мне от него не будет.