Настырный

— Да уж тебе бы не спустил! И знаешь, за что? За то, что Мурад-баю зад лижешь. В том споре из-за Биюк-Куграна мы вполне могли бы взять верх, если б ты под самый конец хвост не поджал.

— Ты вот что, придержи язык, — мрачно заметил хрипатый.

— А что? — взвизгнул первый. — Что?

— А то!

Оба угрожающе зашевелились, поднимаясь навстречу друг другу.

— Да бросьте вы, — вмешался человек, сидевший ближе всех ко мне. — Словно петухи молодые. Лучше музыку послушаем. Ну-ка, Оджар, сыграй, милый, что-нибудь.

Дутарист нерешительно тронул струны.

— Не надо, — крикнул Хриплый и снова обернулся к противнику: — У тебя, Ата, мозги слабоваты. С Мурад-баем чего-то не поделил, так уж и Осман-бая изничтожить готов. А того не соображаешь, что, если красные придут, они тебе не то что верблюда, ни единой овцы не оставят! Будешь тогда бога молить, чтоб Осман-бай вернулся… Не приведи господи дожить… — Ата молчал. Хриплый прокашлялся и заговорил уже спокойно: — Не будь у нас Осман-бая или другого кого с длинной палкой, наши с тобой односельчане все бы вверх дном перевернули. Ведь что с народом творится! Словно кто порчу наслал… На самого Осман-бая хвост поднимают… Ну ничего, этот с ними справится. Вот посмотри, как он завтра всех крикунов разделает! — Хриплый помолчал, ожидая, не будет ли противник возражать, и добавил умиротворенно: — Осман-баю, бедняге, тоже нелегко. Нет чтоб дома на ковре лежать, мотайся по всей округе… Ну ладно, это все понятно, сыграй-ка что-нибудь, Оджар.

Дутарист заиграл нежную страстную мелодию. Люди, разгоряченные спором, только что готовые схватиться в драке, полулежали теперь на подушках, умиротворенные музыкой. Потом они зашевелились… И каждый говорил одно и то же: «Молодец!»

Сейчас будут ужинать. Я встал. Странные люди, даже не спросили, кто я. А просто встать и уйти неловко…

— У нас тут верблюдица ушла, трехлетка… — неуверенно пробормотал я. — Не видел кто? Второй день ищу….

Хриплый усмехнулся.

— Не такое сейчас время, чтоб из-за одного верблюда два дня по степи рыскать. Сидел бы ты лучше дома…

Я молча повернулся и пошел.

— Эй, парень! Поешь с нами, — крикнул мне кто-то вдогонку.

Я не отозвался. Тревожно было у меня на душе. Что, если здесь много таких, как эти? Нет, не может быть… В бедных черных кибитках людям сейчас не до сна. Они ворочаются с боку на бок и думают об одном: какую же справедливость выкажет им завтра Осман-бай?

Мимо проехал старичок на ишаке. Я спросил, где живет Нумат. Старик показал. Вроде это была та самая кибитка на бугре, откуда утром слышался отчаянный собачий орех.

И правда она. Пес и сейчас встретил меня заливистым лаем. В очаге перед кибиткой вспыхнуло пламя, и я разглядел сидевшую у огня женщину. Изнутри донеслись мужские голоса. Люди говорили негромко, я не мог разобрать слов, но мне почему-то показалось, что это хороший разговор, и у меня немножко отлегло от сердца…

Из кибитки один за другим вышли пятеро мужчин. Трое последовали за высоким стариком, один в нерешительности остановился у очага.

Я почтительно поздоровался. Высокий старик ответил на мое приветствие, не останавливаясь, пошел дальше. Я успел узнать его голос, это был Кадыр-ага.

— Отец, — сказал я ему вдогонку, — это кибитка Нумата?

Старик остановился.

— Зачем тебе Нумат? — спросил он, недовольный, что его задержали.

— Да надо бы повидать…

— Ну, если нужно, сиди и жди! Ты тоже, Ахмед, — крикнул он человеку, стоявшему возле очага, — жди нас. И чтоб тебя никто не видел. Понял?

Ахмед быстро догнал старика.

— Кадыр-ага, зря вы идете. Лучше я. Я, может, и много глупостей наделал, но сегодня без меня не обойтись. Чует мое сердце, в беду попадете. Верно говорю. А мне и помереть-то — раз плюнуть!

— Ахмед, — старик говорил доброжелательно, но строго, — ты забыл порядок — младший слушает старшего. Сиди и жди нас.

Я стоял, пытаясь сообразить, что здесь происходит. Куда пошли эти люди? И почему Нумата нет дома? Кадыр-ага и его спутники давно уже скрылись в темноте, не слышно было и шелеста травы под их ногами, а человек возле огня все глядел в ту сторону, куда они ушли. Кадыр-ага назвал его Ахмедом. Ахмед… Ахмед…

«Раз у него такой племянник, как Ахмед…» Это Мурад-бай сказал. А Кадыр-ага велел, чтоб Ахмед никому не показывался… Он вроде сердит на этого парня, не согласен с ним в чем-то… Может, это и есть тот самый Ахмед?

В кибитке заплакал ребенок. Женщина поднялась и ушла. Мы сели на расстеленную перед очагом кошму. Ахмед подбросил в огонь колючку. Она вспыхнула, и пламя, рванувшись вверх, осветило покосившуюся камышовую дверь кибитки. Камыш свисал лохмотьями, как драная рубашка сироты…

Перед кибиткой — пустырь. Налево громоздилась куча сухой колючки, справа был привязан ишак. Он беспокойно крутился вокруг кола и, как только кто-нибудь приближался к дому, начинал орать, ища сочувствия. Не похоже, чтобы его сегодня кормили.

Огромный пес лежал поодаль, положив голову на лапы, и беззлобно поглядывал на меня: «Сиди, раз хозяйка разрешила, я лаять не стану…»