Настырный

— Мне помощники не нужны, — Ахмед усмехнулся. — Сам как-нибудь управлюсь. С одним уже рассчитался. Третий месяц как в ад отправил.

— А за что? Расскажи!

— За дело, — Ахмед помолчал, неподвижно глядя в огонь. — Я ведь не всегда в песках бродяжил, жил, как люди живут… С матерью, с сестренкой… Дровами промышлял… Если с ночевкой уйду, саксаула вьюк привезу, если к вечеру возвращаюсь, черкезом верблюда навьючу…

Жил, как птица небесная… Где-то, толкуют, племена одно с другим схватились, там кровник кого-то убил, все мимо меня шло… Слава богу, саксаула в песках хватает — не вода, никто со мной свары не затевал. Племенной вражды я тоже не знал, у меня и родных-то, почитай, один Нумат с женой… Чего меня так и забрало-то, ведь единственный брат моей матери. Такой же богач, как я. — Ахмед помолчал, вздохнул невесело. — Деревня моя отсюда не близко, полдня добираться, если верхом… Бай у нас там был богатый, племянник этого самого Осман-бая… Вот ему-то я и снес голову…

Он сестру мою сватать прислал во вторые жены. А я что, дурак, на муки сестренку отдать? «Убирайтесь, говорю, откуда пришли!» Думал, отстанут. А тут как-то вернулся из песков — с ночевкой в тот раз уходил, — а мать рыдает, волосы на себе рвет… Оказывается, прискакали двое, схватили девчонку — и через седло!..

Сам знаешь, на бая жаловаться некому… Три дня, три ночи на кошме провалялся. Глаз не сомкнул, крошки в рот не взял. Истаял наполовину, на висках седина проступила. Думал, отсижусь в кибитке, а то увижу кого-нибудь из байского рода или даже вещь их какую, взбунтуется во мне кровь, не смирить!..

И знаешь, как навалится на тебя беда, тесно душе, словно ущельем идешь, а по бокам горы высокие. Ни в чем сладости нет: ни в еде, ни в сне, ни в беседе… День и ночь Черкез-бая перед собой вижу, с ним одним разговор веду… А мать все молчит, смотрит, а я от этого ее взгляда зубами скрипеть начинаю… И понял я, что не совладать мне с собой. Не отомщу. Черкез-баю — спячу!

Взял я верблюда и ушел из деревни… А на третий день повстречался мне в песках один человек… Выменял я у него коня на своего верблюда… Наган он дал мне в придачу… Отвез я мать к знакомому чабану, а сам ближе к ночи в деревню вернулся.

В полночь пошел к Черкез-баю. Садом прокрался… И увидел его: развалился на топчане, брюхо к самому небу выпятил, храпит, как кабан. А рядом — сестра моя, бедняжка, в комочек сжалась, всхлипывает во сне…

Словом, порешил я его… Сестру забрал, отвез к матери, а сам с той поры из седла не вылезаю… Сказать по правде, измаялся я от такой жизни. Словно бы и дня для тебя нет, по ночам живешь, как летучая мышь. Радости мало. А зато терять нечего. Пусть эти негодяи пальцем тронут Нумата! Сам сдохну, а Осман-баю не жить!

Спорить с Ахмедом мне не хотелось. Человек поведал мне свою жизнь, свою беду. Сказать, ты поступил неправильно, значит, обидеть…

Он вздохнул.

— Ахмед! — позвал я его.

— Чего тебе?

— Вот ты убил Черкез-бая, утолил свою ненависть?

— Что ты! Семь поколений поганого его рода истреблю, и то сердце не успокою. Навек они мои враги. Да и Осман-бай меня не помилует, приди я сейчас к нему с повинной. Только я не пойду. Я буду их истреблять. Меньше зла людям сделают!

— Это правильно, только…

— Чего «только»? Ты, может, со мной не заодно? — Ахмед недовольно взглянул на меня.

— Да заодно, заодно. Не кипятись без толку. Подумай лучше: убьешь ты Осман-бая, а как же Нумат с Сапаром?

Ахмед притворно вздохнул.

— Ну что ты будешь делать? С кем ни потолкую, все умней меня! Угораздило же дураком родиться!

— Ты на другое разговор не переводи! — я немножко повысил голос.

На Ахмеда, как кипятком плеснули.

— Не ори, слышишь? Я ведь тоже орать умею. И довольно меня учить — сидеть сложа руки да бога благодарить, что на свет пустил, я все равно не буду!

— Да не сидеть — сообща надо действовать. Вот завтра все вместе поднимем головы — Осман-баю и некуда деваться.

— Ха! — Ахмед ехидно ухмыльнулся. — Все. Кому это охота голову за тебя под нож совать? Знаешь, как люди говорят: «На том ишаке моей поклажи нет, хоть и падет, не жалко!»

— А вот и неправда. Нумату Сапар никто. Ни сват, ни брат. Первый раз в глаза видит. А встал за него. Нет, парень, не так уж плохи люди…

— Ну как знаешь… У меня свой порядок: что решил сделать ночью, на утро откладывать не стану. А солнышко встанет, ищи ветра в поле. Пески велики.

— Нет, Ахмед! Тебе не в пески, тебе со мной идти надо.

— Это куда ж?

— К красным.

— К кра-а-сным? — протянул он. — А чего это я у них забыл?

— Во-первых, с людьми будешь…

— С людьми… Значит, слушаться? А вдруг они не велят убивать Осман-бая? Я ж все равно по-своему сделаю. Что мне тогда твои красные скажут?

— Скажут: зря, один в поле не воин.

Ахмед ничего не ответил, только рукой махнул…

Кадыр-ага вернулся ни с чем. Их даже во двор не впустили. Старик был мрачен, он не знал, что сказать, и лишь качал головой и непрерывно поглаживал бороду. Все молчали.

Высокий худощавый парень — один из тех, кто ходил с Кадыром-ага, — опустился на пень, снял свою папаху, напялил ее на колено и сказал, задумчиво поглаживая завитки: