Настырный

По дороге процокал ишак. Гуммат не видел лица седока, но по тому, как тот держался в седле, определил, что это птичник Сахат. Чего он так поздно в село решил наведаться? Может, как раз и везет что кладовщику — чем черт не шутит?! А как проверить? Даже если и остановить, ведь не скажет.

Жаль, что нельзя по лицу определить: взглянул — и все ясно. Не пришлось бы тогда сидеть в этой дурацкой канаве… Вообще-то, говорят, есть прозорливцы: глянул на человека — и все о нем знает. Только ведь не повезешь сюда такого специалиста из-за Гозель. Лучше уж тогда ее к нему свозить.

Послышались шаги. Гуммат пригнулся, выглянул из-за куста. Мужчина. На голове шляпа, руки свободные — вон как размахивает… А это не учитель Сапар? Хотя тот вроде на курорте. Может, сегодня только приехал? Вот бы все люди на зарплату жили, и государству польза, и себе покой… Не хотят. Воруют. А ведь Хоммак тоже под образованного подделывается — шляпу купил. Ну это его дело, носи на здоровье, а вот если он при шляпе да ворует!.. На Гозель положиться нельзя, но есть, есть в Хоммаке что-то подозрительное. Вот толстеть начал. Если человек делу своему предан, если у него душа за людей болит, лишний жир нарастать не будет! Хотя взять Гозель… Тоща, как палка, а что она — о людях болеет? Сохнет со злости, и все. А все-таки что-то есть — не стала бы она так орать.

Вокруг стояла тишина. На краю села сипло загавкала мельникова сучка. Мередов кобель негромко и вразумительно протявкал что-то в ответ. Гуммат от души пожалел, что не понимает собачьего языка — голову можно дать на отсечение, по делу они толковали. Иначе чего им брехать? Остальные давно угомонились, а эти двое никак не договорятся…

Из-за спины Гуммата неслышно выскользнула Гозель. Он всполошился, вскочил и тут же брякнулся, поскользнувшись на росистой траве.

— Какого черта явилась? — не поднимаясь с земли, прошипел Гуммат.

Не отвечая на его слова, Гозель наклонилась и прошептала ему на ухо:

— Не видно что-то. Ты, случаем, не проговорился?

— Еще чего? Проваливай-ка отсюда!

И вдруг Гуммат услышал громкий голос Солтан. Ничего не успев сообразить, он схватил Гозель за руку и дернул к себе. Оба замерли на дне канавы. Но голос не приближался, видно, Солтан говорила с сыном, не вставая с постели.

— Не бойся, сынок, иди. Я погляжу. И чего столько пьете?.. Рис, что ли, у вас в желудке растет? Подальше, подальше, у очага нельзя! За дрова иди!

Гуммата била дрожь. «Господи! Не дай ему дойти, — забыв, что не верит в бога, молил он. — Пусть испугается! Пусть ноги его запутаются в траве!» Увидит в канаве людей — закричит. Что будет — страшно подумать! Больше всего хотелось сейчас Гуммату изо всех сил укусить Гозель.

Бешер подбежал к дровам. Сердце у Гуммата оторвалось и шлепнулось куда-то вниз, в живот. Лоб покрылся испариной, во рту пересохло.

— Ну здесь, здесь давай! — крикнула Солтан.

Совсем рядом, в двух шагах от них, послышалось журчание. Теплые брызги летели в лицо Гуммату. Ладно, пусть! Пусть хоть всю голову обольет, лишь бы не увидел!.. К тому же все-таки сын, не чужой.

Журчание смолкло, мальчик убежал. Гуммат подождал, пока все затихнет, и сказал зловещим шепотом:

— Иди! И чтоб глаза мои тебя не видали!

Гозель, словно виноватый ребенок, покорно вылезла из канавы. Гуммат сидел молча. Пока он пришел в себя, прошло порядочно времени — чаю можно напиться. Он оперся руками, встал. Ноги дрожали так, словно он месяц проболел малярией. Кое-как он выкарабкался из канавы, посмотрел по сторонам и, удостоверившись, что все спокойно, вздохнул наконец полной грудью.

Ну что за дрянь баба?! Просто покоя не дает! Нет, если он сейчас же все это ей не выскажет, до утра не уснуть! Гуммат решительно направился к освещенной веранде. Гозель пила, склонившись над ведром.

— Что, испугалась?

Гозель проглотила воду, усмехнулась.

— Мне-то чего пугаться? Вот ты струхнул! Бога не так боишься, как жены!

— Никого я не боюсь, ни жены, ни бога!

— А я бога боюсь, — смиренно сказала Гозель.

— Уж ты — да! Если б ты бога боялась, не стала бы воровать!

— А я не ворую, свое беру. Свою долю. — Она пододвинула корыто, начала умываться. — Надо же, все лицо обрызгал, паскудник! На голову готов мочиться!

Гуммат почувствовал, как наливается кровью, багровеет его лицо.

— Ты почему на людей клевещешь?!

— На кого это я клевещу?!

— На Хоммака! Почему никто не идет? Я знал, что ты брешешь, наперед знал, просто Курбан-ага поручил мне выяснить… И нечего ржать! Вызовут завтра тебя с мужем на правление, тогда посмеешься!

Гозель распрямила спину. В глазах ее мелькнуло беспокойство.

— Ты что, всерьез? При чем тут муж?

— А ты думала, хаханьки? Видела бы, что с Курбаном-ага творилось! «Лучше бы, — говорит, — она на моем участке урючные деревья спилила!». Уж он тебе покажет — другим в назидание!

— Постой-ка, сосед!

Гозель исчезла в темном проеме двери и тотчас вышла из комнаты с двумя ведрами урюка.