Настырный

— Вот он, ваш урюк, — она перевела взгляд с одного ведра на другое. — Если я съела хоть одну штуку, пусть она мне поперек горла встанет! И не раздувай ноздри-то, не верблюд! Урюк ваш мне, как собаке пятая нога — хоть сейчас обратно отнесу! Я его со злости взяла — другие воруют, и мне не заказано! А что воруют, точно знаю! Сегодня не пронесли, завтра протащат! Таскает всегда Джаман — сторож с главного склада. Я приметила: то он с ведрами к Хоммаку идет, то мешок тащит. Сам подумай, чего ему у Хоммака делать: матерью-старухой любоваться?!

— А раз ты выследила, раз уверена, почему председателю не доложила?

— Будто он не знает! Не бойся — ему все доподлинно известно. А ты хорош: бабу к председателю шлешь, а сам помалкиваешь? Может, скажешь, не видел?

— Солью клянусь, ни разу!

— Вы не видите! Вы хорошие, вы умные! Одна Гозель нехорошая, все время на рожон лезет! А пусть — мне нечего притворяться, сватов не жду! Пускай плохая, пускай скандальная, зато совесть чистая — в жизни не воровала! Знаю, урюком попрекнешь, это не воровство, это со злости. Не могу я смотреть, как они тащат! Хоммакова баба с зимы кошмы валяет, а откуда у них столько шерсти — небось не Сарыджабай, тысячных отар в степи нет! Ты вот не веришь, а пойди глянь в Хоммаков коровник, сунь башку в дыру, увидишь, сколько там шерсти! Мешок на мешке! Их и не перечтешь!..

Гозель умолкла. Она уже малость поостыла, но ноздри еще шевелились, губы дергались.

— Я вижу, ты провела работу…

— Провела! Потому что обидно! Чем она лучше меня? Или твоей Солтан? Мы работаем с утра до ночи, а ей готовенькое?! Каждый день свежий кусок жарит, а откуда он? Они и в два месяца раз барана не режут. Дом полон ковров. А одеты как! Старуха и та, словно невеста, разряжена! И я должна это терпеть?! Да лучше сдохнуть! Ничего, я их выведу на чистую воду.

— Ты не очень-то хвастайся. Сначала проверить надо.

— Проверяй! Хочешь, вместе пойдем!

— Ладно, без тебя обойдемся. Ты пока болтай поменьше. И от работы не отлынивай, а то не будет тебе веры.

— Будет!

— А я говорю — не отлынивай! Лентяйка!

— Ты чего орешь?! На меня мухе крикнуть не смеет, а тут всякий будет!.. Пройдет нога — пойду, а не пройдет — у меня справка есть! От врача!

Гуммат молча взглянул на нее, кашлянул и пошел к дому.

4

Во дворе, на высоком топчане, мирным сном спали дочери, сын и жена. Гуммату тоже не мешало бы лечь. От этой дурацкой водки до сих пор ломило голову, сейчас она болела даже больше, чем днем, — наверно, потому, что он про нее вспомнил. Гуммат сел, стиснул голову руками… Упоенные тишиной, на все лады гомонили сверчки… И вдруг громкий ослиный рев прорезал тишину. Этот проклятый ишак орал только по ночам — понимал, видно, что в тишине слышнее. Мерзкая скотина! Он со свистом втягивал воздух и издавал громкий торжествующий вопль: того и гляди мозги лопнут. Каждый раз, когда осел подымал его среди ночи, Гуммат клялся, что купит негодяя и излупит. Сейчас он даже не обратил внимания.

На противоположной стороне улицы вкрадчиво замяукали кошки. В другое время Гуммат обязательно постарался бы вникнуть, о чем они переговариваются такими ехидными голосами, но сейчас ему было не до них — нужно было принять решение.

Наконец Гуммат встал. Решено — он пойдет и проверит! Если там и правда мешки, доложит Курбану-ага.

Он взял ручной фонарик и по меже, разделяющей два приусадебных участка, направился к дому Хоммака.

А все-таки непонятный он, этот Хоммак. Посмотреть — скромнее не найдешь. Лицо круглое, движения деликатные, взгляд озабоченный. И бледный он, глаза какие-то неживые. Гуммату не раз приходило в голову, что Хоммак болен. Ходит неслышно, смотрит в землю, компаний ни с кем не водит. Через два дома живут, а хоть бы раз зашел! Или к себе позвал… Человек он исполнительный. Обедать идет всегда в одно время. Увидишь его на улице — на часы можно не глядеть — полдень. И всегда по одному маршруту, ну прямо, как автобус в городе: со склада домой, из дому на склад. А уж если не появится, значит в город уехал.

Придешь по делу, ждать не заставит. Сделает, что положено, и глядит тусклыми своими глазами — чего, мол, не уходишь.

Так вроде человек не хуже других, а слухи о нем ходят недобрые. Во время войны дядя его в райисполкоме работал, так он Хоммака пастухом направил в пустыню, чтоб от армии уберечь. Потом он вроде в железнодорожной милиции служил. Правда, под конец войны, когда дядю его посадили, Хоммака из милиции прогнали, но тут уж и война кончилась — пересидел.

На родину Хоммак не вернулся, приехал сюда, тут у него другой дядя жил, Мамед-ага. Ну, а тот вроде с Курбаном-ага в родстве, какие-то деды у них общие. Только это скорей всего болтовня. Насчет Хоммака еще можно сомневаться, а уж Курбану-ага Гуммат верит как самому себе. Просто в войну жилось в их колхозе чуть посытней, чем в других местах, вот он и приехал — многие тогда к ним переехали.