Натюрморт с удилами

Спустя несколько лет совершенно неожиданно, без всяких усилий с моей стороны, я получил по почте письмо с ксерокопией короткого и очень важного исследования о моем художнике. Истинный дар небес и человеческой доброты! Письмо, посланное из Голландии, без толку странствовало по многим странам и дошло до меня в печальном состоянии. Листочки, склеенные либо истертые, на бумаге жирные пятна, замазанная печать. Не знаю, кто так поиздевался над этой невинной работой — наверное, чиновники, перлюстрирующие чужие письма, уж точно не джентльмены, что освобождает меня от обязанности разбираться с этим холуйским инцидентом. К счастью, текст был двуязычным, и после ряда сложностей мне удалось понять его содержание. Я не мог избавиться от чувства, что тот, кто попался в сети к Торрентиусу, должен быть готовым ко всему.

Автор статьи — голландский историк искусства и музыковед Питер Фишер — впервые обращает внимание на музыкальную сторону «Натюрморта…», на те самые ноты, маленькую партитуру, вписанную в картину. До настоящего времени считалось, что это декоративный элемент, обычный орнамент, и что между нотами и помещенным под ними текстом нет никакой связи. Фишер доказывает, что связь существует и что ее следует объяснить, чтобы лучше понять суть дела.

Поистине достойно удивления, почему никто не заметил очевидной ошибки в тексте двустишия Торрентиуса. Все, буквально все, прочли в нем quaat (злой), в то время как на картине явственно, черным по белому начертано qaat. Можно было бы предположить, что художник не слишком силен в орфографии, если бы не тот факт, что над этим словом размещена нота, нарушающая гармонию («h» вместо — как следовало быть — «Ь»). Так что это намеренная, совершенно сознательная двойная ошибка в орфографии и в музыке, нарушение принципов языка и мелодии, символическое нарушение порядка. В Средние века такая музыкально-моральная процедура называлась diabolus in musica[38] и сопровождалась обычно словом peccatum[39].

Менее убедительной представляется интерпретация самого текста двустишия, даваемая Фишером. Автор считает, что сокращение Е R, начинающее это стихотворение, означает Extra Ratione[40], что побуждает его выдвигать дальнейшие смелые гипотезы. Художник, который вел столь скандальную жизнь, бросивший вызов всему миру, не мог быть апологетом умеренности. «Натюрморт с удилами» следует понимать как мнимую аллегорию умеренности, а на самом деле это тщательно замаскированная похвала человеку, свободному от пут, необычайному, возвышающемуся над толпой малодушных филистеров.

В английском каталоге Государственного музея в Амстердаме я нашел иную версию этого не дающего мне покоя стихотворения с картины Торрентиуса. Это не дословный перевод, а одна из возможных попыток понять сей герметический текст: «That which is extraordinary has an extraordinary bad fate»[41]. Это звучит излишне однозначно, довольно плоско, и непонятно, почему художнику здесь приписывается пророческий дар — предчувствие своего трагического конца.

В конце следует задать вопрос, действительно ли произведение Торрентиуса — такое великолепно предметное и классически завершенное — нуждается в столь сложных объяснениях, которые выходят за рамки его самодостаточного мира. Нам же безразлично, какие духи — злые или добрые, умные или не очень — вдохновляли работу художника. Картина ведь не питается отраженным блеском тайных книг и трактатов. У нее есть свой свет — ясный и проникающий свет очевидности.

Пора уже расставаться с Торрентиусом. Я занимался им достаточно долго, чтобы с чистой совестью признаться в своем неведении. Подозреваю, что я привел в действие защитный механизм, как бы опасаясь, что в конце истории поистине трагической покажется лицо банального авантюриста. Но я этого не желал, поэтому собирал доказательства того, что Торрентиус был человеком необычайным, нарушающим принятые меры и схемы, причем делал он это систематически, с упорством, достойным мученического венца.