Национал-большевизм

«За веру, царя и отечество!» — Этот ответ выражал многое, очень многое. Мудрости веков в нем не меньше, чем в единодушном «je ne veux pas etre boche» (Я не хочу быть бошем — фр.) недавних французских окопов. Русская земля строилась народом, крепким верой и одаренным стихийным чувством государственности. Православие — историческая основа русской духовной культуры и народного русского самосознания. Царская власть — историческая форма всенародного собирания Руси, созидания русского государства, его защиты с востока и запада, его расширения и укрепления. Долгое время «царь» представлялся в народном сознании символом «отечества».

Но пойдем дальше — к Смутному времени. И там мы встречаем все ту же глубокую народную активность. Междуцарствие. Социальная смута. Царя нет, высший класс, испуганный неурядицей, готов призвать на русский престол польского королевича. Боярство, исторически отмирая, бьет челом иностранной интервенции. И из глубины страны, словно само собою, подымается неудержимое народное движение, органически национальное и стихийно государственное. Если бы жил тогда профессор Дюги и принялся опрашивать нижегородское ополчение на предмет «целей борьбы» — о, формула ответа была бы, конечно, очень далека от «Neponimai ou bien Nitchewo». Национальный разум, роевая историческая воля — вот что всегда проявлял в такие моменты русский народ, и по слову великого нашего национального поэта,

В искушеньях долгой кары,
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкий млат,
Дробя стекло, кует булат.

А татарские иго? А Куликово поле? А собирание русской земли Москвой? Разве все эти «кровавые скрижали» не рождают «общности воспоминаний и особенно страданий»? Пусть «волюнтаризация русской народности» протекала не по желобам арифметического народоправства официального западного образца — она ковалась на полях чести, плавилась в горнах широких внутренних движений, закреплялась в подвигах, воплощалась в национальных вождях, славилась в национальных святынях.

Разумеется, если логически-последовательно связывать понятие нации с началом формального демократизма, с торжеством «либерально-эгалитарных» идей, — Россия не может быть названа нацией и не имеет оснований претендовать ею именоваться. С этой точки зрения Конст. Леонтьев, идеолог русского консерватизма, как известно, с большой опаской относился к европейским «национальным движениям» XIX века. Но центр нашего вопроса — не в терминологическом споре, а в существе суждений проф. Дюги о русском народе, как «бесформенной куче населения».

«Жанна д'Арк и пуалю» — ваши народно-национальные символы? — Прекрасно. Но разве на Руси не найдется подобных? Пересвет и Ослябя, Минин и Пожарский, Иван Сусанин, партизаны 12 года, «неизвестные солдаты» наших дней — здесь преемственность, нить, традиция. Народ соборно выступает нацией, нация переплетается с государством. От Александра Невского и Дмитрия Донского к московским князьям и царям, к Петру Великому и петербургской державе — эта государственная линия является в то же время и национальной, как равным образом национальна и наша народная традиция. «L'Etat-nation» тесно связывается с «L'Etat-puissance» («Государство — нация», «Государство — держава» — фр.). И не разорвать эти живые связи надуманным анализом, подсказанным злободневным политическим пристрастием.

Ваши победные этапы национального пути — Бувин и Кастильон, Вальми и Марна[328]? — Бесспорно. Но и у нас есть свои: Чудское озеро и Куликово поле, Полтава и Бородино. Многовековая напряженная защита своей государственности от сил Востока и натиска Запада, от монгольской лавы и европейского ярма. А исконная борьба с Турцией за славян? А поразительная по своим историческим размахам азиатская экспедиция России, полная больше подвигов мира, нежели борьбы? От Ермака до Великого Сибирского Пути — вот долгая повесть этой экспансии в ее северном устремлении, в то время как среднеазиатские и кавказские походы XIX века характеризуют ее южную магистраль. Всего этого не забыть, не стереть, не выжечь из нашего прошлого, ибо даже сам Создатель не в силах сделать небывшим бывшее.

Правда, русскому сознанию всегда была чужда экзальтация самовлюбленного патриотизма, превращение отечества в идол и кумир. Нужно вообще напомнить, что римские традиции прошли во многом мимо нас. «Слава, купленная кровью» (Лермонтов)[329], никогда не пленяла русское сердце, и не ради нее билось оно любовью к России. Но и не гоняясь за славой, не абсолютизируя государство, не упиваясь патриотической гордыней, русский народ умел, когда нужно, постоять за себя…

Да, нация немыслима без истории. Но она невозможна и без сколько-нибудь значительной, самостоятельной, духовной культуры. Если трудно отрицать русскую историю, то можно ли говорить о русской культуре?