Национализм как политическая идеология

На материале хорошо знакомой ему Бенгалии П. Чаттерджи показывает, как национальный проект, берущий курс на формирование устойчивого «воображаемого сообщества», реализуется в различных сегментах социокультурной сферы.

Для распространения национальных идей необходимы особые институциональные условия, которые Б. Андерсон удачно назвал «печатным капитализмом» (см. Часть II, глава 4). В ситуации колониального подчинения выполнение этих условий сопряжено с рядом трудностей. То, каким образом и в каких масштабах будет происходить распространение печатного слова, здесь полностью зависит от колонизаторов. В бенгальских районах Индостана это происходило следующим образом. Первые книги там были напечатаны в конце XVIII в. по инициативе местных британских властей и христианских миссионеров. В течение первой половины XIX в. английский полностью вытеснил персидский, прежде служивший языком бюрократии. В результате к середине того же столетия формируется двуязычная бенгальская элита — слой образованных людей, с одной стороны, располагавших достаточными финансовыми и техническими ресурсами для публичного действия, а с другой — снедаемых жаждой превратить родной язык в полноценное средство культурной коммуникации. Их усилиями создается сеть книжных и газетных издательств, а также литературных обществ, благодаря которым формируется национальный язык в современном смысле слова. Причем происходит это без участия европейских миссионеров и колониальной администрации.

Другой сферой, куда решено не допускать колонизаторов, становится образование. Национальной элите удается сформировать институт образования: широкую сеть средних школ, охватывавших каждую провинцию, и выпуск необходимой образовательной литературы. Тем самым складывается «находящееся вне государственной компетенции пространство», в котором могли рождаться и приводиться в соответствие с мировыми стандартами новые язык и литература.

Наконец, существовал еще один сегмент «внутренней национальной культуры», которая оберегалась от иностранного вмешательства. Это семья. Здесь, правда, позиции местной элиты разделились. Ранние бенгальские реформаторы усматривали в традиционной индийской семье слишком архаичный институт и были готовы реформировать его с помощью колониальных властей. Новые же реформаторы-националисты считали индийскую семью слишком важным элементом национальной идентичности, чтобы позволить колониальному государству вмешиваться в эту сферу. «Случилось так, — пишет П. Чаттерджи, — что семья и позиция женщин подверглись изменениям в среде националистических средних классов. Возник, несомненно, новый патриархат, отличный от “традиционного" порядка, но при этом явно претендующий на то, чтобы отличаться от "западного" типа семьи. "Новая женщина" должна была стать современной, но тем не менее проявлять признаки связи с национальной традицией, и, следовательно, существенно отличаться от "западной" женщины»[241].

В том же русле, что и Чаттерджи, находятся исследования другого представителя "postcolonial studies" — П. Ван дер Веера. Последний убедительно продемонстрировал, что в Индии, задолго до прихода туда «печатного капитализма», существовали публичные сферы, созданные институтом паломничества. Многообразные ритуальные практики, связанные с паломничеством, были открыты только для «инсайдеров» и закрыты для «аутсайдеров»[242].

Несколько иначе построены работы Эдварда Саида, который сосредоточен на деконструкции логики европоцентризма. В своем знаменитом исследовании «Ориентализм» Э. Саид показывает, что конструирование «Востока» было необходимым элементом в интеллектуальном и политическом конституировании Запада. Колонизировать остальной мир означало для европейцев не просто подчинить его технологически, но превратить его в объект взгляда. Восток — это абсолютный Другой, нечто сущностно отличное от разглядывающего его западного человека. «Восток» в дискурсе ориентализма — это область, которую можно описывать и изучать, заселять и обучать и которой можно править. «Короче говоря, ориентализм — это западный стиль доминирования, реструктурирования и обретения авторитета над Востоком»[243].

Начало ориентализма положила эпоха Просвещения. Именно тогда европейское человечество предпринимает проект глобального распространения, частью которого было приобщение «примитивных» восточных народов к ценностям западной цивилизации. Без анализа дискурса ориентализма, полагает Э. Саид, невозможно понять колониализма — той «систематической дисциплины, посредством которой европейская культура была способна овладевать Востоком — и даже производить Восток — в политическом, социологическом, военном, идеологическом, научном и имагинативном плане»[244].

Нет нужды пояснять, что Восток при этом не выступает как субъект — ни как субъект мысли, ни как субъект действия.