Лидером британских фашистов был сэр Освальд Мосли. Он происходил из аристократического семейства (отсюда титул «сэр»), одно время был членом лейбористской партии и даже побывал членом кабинета министров, когда лейбористы находились у власти. В 1932—1933 гг., на волне острого экономического кризиса О. Мосли основал «Британский союз фашистов» (British Union of Fascists), в котором насчитывалось до полумиллиона членов. Однако эффективность фашистской пропаганды, сосредоточенной на борьбе с «большевистской угрозой», снижалась тем, что последней в Англии не просматривалось. К тому же консервативный кабинет, воспользовавшись уличными беспорядками 1936 г., запретил все военизированные формирования. Сторонникам Мосли пришлось снять униформу. Мосли утрачивает политическое влияние к 1938 г., а с началом войны окончательно превращается в маргинальную фигуру.
В минимальной степени были затронуты фашизмом и другие старые европейские демократии — в частности, Нидерланды и Дания, где фашистские организации остаются на периферии политического поля[277]
. Равным образом во Франции, несмотря на внушительные успехи «Аксьон Франсэз», существовал достаточно плотный социальный слой, способный противостоять угрозе как правого, так и левого популизма[278].Национализм выполняет разные функции в идеологическом обеспечении большевистской и нацистской диктатур. Националистический, а точнее — расовый миф лежит в основе гитлеровской идеологии, тогда как официальной доктриной большевизма сначала выступает пролетарский интернационализм. Правда, уже к середине 30-х разговоры о «мировой революции» приобретают исключительно декоративный характер. Интернационалистская риторика практически полностью вытесняется военно-патриотической. Национализм — причем не только великодержавного, но и этнического свойства (в качестве русского национализма) — играет все более заметную роль. Апелляция к символам русской государственности (Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван Грозный) и военной мощи империи (А. Суворов, М. Кутузов, А. Нахимов, В. Ушаков), закрытость и шпиономания не оставляют сомнения в ориентации «первого в мире государства рабочих и крестьян». Нельзя не упомянуть и латентный, неофициальный (в период кампании борьбы с «безродным космополитизмом» и «дела врачей» ставший явным) антисемитизм Сталина. Тем не менее большевизм — на внешнем, декларативном уровне подает себя далеко не столь одиозноантигуманистически, как нацизм. Его официальной идеологией является коммунизм как интернациональное братство трудящихся, в котором нет места проявлениям националистической ксенофобии. Эта интенция транслируется как вовне, так и вовнутрь общества. Даже в период откровенно антисемитских кампаний (см. выше, с. 198-199) объект травли не был назван по имени. Нельзя упускать из виду и то, что большевизм не руководствовался однозначно националистическим принципом в политике. Проводя политику культурной гомогенизации населения, коммунисты не ставили своей целью создание однородного в этнокультурном отношении общества. Гомогенизация населения понималась ими в идеологических, а не в этнических терминах — в качестве формирования «советского», а не «русского» человека.
Интерпретация фашизма как доведенного до крайности национализма некорректна. Во-первых, такая интерпретация не учитывает сложной природы национализма — того обстоятельства, что апелляция к «нации» как высшему источнику суверенитета может иметь и демократическую (как у Руссо), и либеральную (как у Мадзини), а не только антилиберальную направленность. Во-вторых, истоки фашистской идеологии можно проследить в теориях, которые вряд ли могут быть описаны в качестве националистических.
Так, существует глубокая идейная преемственность между консервативной мыслью XIX в. и фашизмом XX. Как показал Исайя Берлин в своем исследовании о Жозефе де Местре, в построениях французского консерватора просматриваются многие из тех идей, которые лягут в основу фашистских идеологий будущего. Это:
• антирационалистическое понимание природы человека;
• иррациональная трактовка общественной жизни, мифология традиции, истоков, корней;