Национальность – одессит (СИ)

На подлете к указанному первой парой месту опускаюсь ниже облаков. Земля внизу теперь проносится быстрее, из-за чего кажется, что аэроплан увеличил скорость. Впереди вижу кавалерию, которая плотным строем неторопливо скачет по грунтовой дороге, петляющей между холмами покрытыми кустами и деревьями с желто-красной листвой. Не меньше бригады. Это болгарские братушки идут благодарить русских за освобождение от многовекового турецкого ига. Возглавляет, чуть опередив, дозорный эскадрон. Его пропускаю и отвязываю первую бомбу, чтобы упала метров черед двести после начала основной колонны. Обычно там скакал я, когда командовал кавалерией. Остальные три отправляю следом. Взрывы не вижу и не слышу, как и ржание лошадей, крики людей, выстрелы из карабинов. Долетаю до конца конной колонны, которую замыкают груженые телеги, наверное, с провизией и боеприпасами. Впереди замечаю колонну пехоты. Фотографирую ее, после чего разворачиваюсь и лечу в обратную сторону. Делаю два снимка там, где упали бомбы. Рядом с небольшими темными воронками лежат мертвые лошади и люди. Замечаю, что в меня стреляют из карабинов, набираю высоту, прячась в облаках, а поднявшись над ними, поворачиваю на запад, чтобы посетить район, куда послал вторую пару. Там пока нет сюрпризов.

Заходя на посадку, замечаю, что на аэродроме стоят все четыре аэроплана. Чувствую себя заботливой мамашей, у которой послушные и удачливые дети.

166

Рядом с нами на аэродроме базируются румынские эскадрильи «Бухарест», «Будешты» и «Александрия». Командует ими французский подполковник Франсуа де Верньетт — грузный мужчина с непривычно сонным для француза лицом. Видимо, состояние полусна помогает ему мириться с румынской действительностью. Несмотря на то, что в этих эскадрильях сравнительно свежие аэропланы, приобретенные во Франции, Англии и Германии, летают из них один-два в день. Остальные в ремонте, причем это не процесс, а состояние. Каждый румынский пилот должен налетать за год сто двадцать часов, иначе будет переведен в строевую часть. Именно столько у них и набирается за двенадцать месяцев, часов по десять в каждый. Когда надо отвезти донесение вглубь страны, выполняют это сразу два, а то и три аэроплана, вдруг чудом отремонтированные, под управлением старших офицеров, и перелет длится раза в два продолжительнее, чем можно было бы, а когда надо бомбить Констанцу или колонны на марше, находится в порядке очереди какой-нибудь младший офицер или унтер-офицер, у которого именно в этот день аэроплан готов к делу. Смешанные экипажи, в которых один член экипажа француз, летают чаще, раз в три-четыре дня. Сейчас на все военно-воздушные силы Румынии всего три сбитых вражеских аэроплана и четыре дирижабля.

Зато воруют всё, что плохо лежит. Я приказал не пускать румын, даже старших офицеров, на нашу часть аэродрома. При невыполнении приказа стрелять на поражение по ногам. Если случайно попадут выше, тоже не беда. После первого раненого ко мне пришел майор Константин Фотеску — тридцатишестилетний гибкий мужчина с плутоватым лицом барышника, сбывающего угнанных лошадей. Поскольку мы в одном чине, объяснил ему на чистом румынском языке, куда он должен пойти вот прямо сейчас и как можно быстрее, иначе тоже получит пулю в ногу или между ними в самом верху.

Он пожаловался на меня своему руководству, то вышло на начальника Четвертого армейского корпуса.

— Что у вас там стряслось? — спросил меня генерал от артиллерии Алиев после того, как похвалил за важные, своевременные разведданные.

— Боремся, как умеем, с воровством трусливых союзников, — коротко ответил я.

— Со старшими офицерами надо все-таки более вежливо общаться, — сказал он.

— Трус не может быть офицером, — заявил я.

К тому времени начальник Четвертого армейского корпуса уже хорошо знал, чего стоят румынские вояки, поэтому посоветовал:

— Все-таки постарайтесь не усложнять отношения, и без них трудностей хватает.

Я пообещал постараться и только.

На следующее утро вылетел на разведку в сторону Констанцы. День выдался солнечный, теплый, тихий, типа запоздавшего бабьего лета. На голубом небе редкие белые комки. Сейчас лучшее время в этих краях — уже не жарко и еще не холодно. До черноморского порта, в котором я бывал неоднократно в разных эпохах, лететь около часа. Поднявшись на четыре тысячи метров, я в расслабленном режиме посматривал вниз, наклоняясь налево-направо, запоминал ориентиры. Впереди у меня ветровой щиток из прозрачного целлулоида, изготовленный по моему заказу бесплатно на химическом заводе Бродского, так что можно лететь без очков, которые переместил вверх на шлем. Вроде бы стекла в них ровные, но почему-то у меня устают глаза.