Национальный состав Красной армии

Переход из категории непризываемых народов в категорию призываемых в середине 1920-х гг. происходил главным образом под настойчивым политическим давлением местных национальных партийно-советских элит, трактовавших военный призыв как символ эмансипации и признания политической зрелости своих народов, а отказ в призыве – как продолжение великодержавной угнетательской политики со стороны доминирующей русской нации. В принятый в сентябре 1925 г. закон «Об обязательной военной службе» была включена компромиссная формула: военная служба объявлялась общеобязательной для всех советских граждан, но предусматривалась отсрочка по этническому признаку для народов, перечень которых надлежало перед каждым призывом согласовывать между Наркомвоенмором и местными властями.

Анализ итогов первых после окончания Гражданской войны пяти призывов мирного времени – с 1924 по 1928 г. – показал, что войска в этот период до 90 % пополнялись призывниками восточнославянских национальностей (русскими, украинцами, белорусами) при общем удельном весе восточных славян среди населения Советского Союза, составлявшем лишь 77,3 % (по Всесоюзной переписи населения 1926 г.). Это превышало аналогичный дореволюционный показатель и в корне противоречило курсу центральных и местных органов государственного и военного управления на расширение представительства в армейских рядах всех народов СССР.

Первый практический шаг к реализации этого курса удалось сделать только в ходе всесоюзного призыва в РККА 1928 г., опыт которого следует признать революционным для строительства отечественных вооруженных сил, поскольку военный призыв впервые в истории был распространен на те национальные регионы (Средняя Азия, Кавказ и ряд других), где он не проводился никогда (в том числе и до революции). Анализ источников показал, что призыву предшествовала большая работа центральных и местных военных, советских и партийных органов по учету, изучению, обучению допризывной молодежи. Широкая агитационно-пропагандистская работа, сопровождавшая допризывные мероприятия и сам призыв, была направлена на формирование позитивного образа военной службы не только у самих призывников, но и у членов их семей и у этносов в целом.

Как показал анализ учетно-статистических материалов по личному составу Красной армии, в конце 1920-х гг. удельный вес военнослужащих неславянских национальностей в войсках оставался незначительным, однако само по себе проведение всеобщего призыва уже на десятом году советской власти следует оценивать как большой шаг вперед в деле расширения мобилизационного ресурса страны и включения окраинных народов в советское строительство, важной частью которого являлась служба в рядах РККА.

Второй этап (1929 – первая половина 1941 г.) был связан с быстрым приростом списочной численности личного состава Красной армии (с 1930 г. по 1940 г. она выросла в 5,8 раза) и последовательным наращиванием военнообученного мобилизационного резерва за счет представителей народов СССР. Вопрос расширения призыва среди граждан нерусской национальности стоял тем острее, чем глубже становилась «демографическая яма», вызванная тем обстоятельством, что в начале 1930-х гг. в призывной возраст вступали малочисленные поколения, родившиеся в годы Первой мировой и Гражданской войн. К тому же ужесточались критерии социально-классового отбора призывников в армию в связи с обострением социально-экономической и политической ситуации в стране.

Анализ показал, что на пути роста военного призыва среди представителей нерусских народов стояла ограниченная штатная емкость национальных формирований, куда для прохождения службы направлялось большинство призванных из республик СССР и РСФСР. Комплектовать ими обычные воинские части мешал языковой барьер. Поэтому значительную часть призывников местных национальностей после процедуры военного призыва приходилось зачислять во вневойсковики, фактически освобождая их от строевой службы и полноценной военной подготовки.