Национальный состав Красной армии

Сохранившаяся переписка свидетельствует о том, что во Всероглавштабе вполне разделяли прагматичное и по-имперски высокомерное отношение к инородцам. Это неудивительно, если учесть, что большинство руководящих должностей во Всероглавштабе занимали генштабисты старой школы, включая и начальника – бывшего генерал-майора А.А. Самойло. Часть из них перешла с аналогичных должностей в административно-мобилизационном аппарате Военного министерства Российской империи. В циркуляре Самойло, разосланном 23 июля 1920 г. военкомам перечисленных выше округов, обращает на себя внимание специфическая лексика, более органичная самодержавной эпохе: «При обсуждении вопроса принять во внимание: 1) соображения политические, в силу которых милитаризация какой-либо группы ненадежного инородческого населения могла бы явиться опасной для государства; 2) условия географические и климатические, по которым привлечение той или иной группы населения к воинской повинности, не давая армии существенных выгод, сопряжено с огромными трудностями; 3) характерные физические и культурные свойства населения, в силу чего то или иное племя по своей дикости и физической слабости может оказаться совершенно непригодным для комплектования войск; 4) местные условия и обстоятельства, при которых общегосударственная польза, достигаемая временным освобождением какой-либо народности от воинской повинности, превышает невыгоды этой меры»[459].

Параллельно рассылке запросов были предприняты пробные мобилизации в некоторых местностях, где они не проводились никогда ранее, в частности в Калмыкии и в Туркестанском крае. Летом 1920 г. мобилизации граждан 1901–1885 гг. рождения последовательно проводились в Закаспийской, Самаркандской, Ферганской, Сырдарьинской, Семиреченской областях. Уже 22 августа в Туркестанском крае было зачислено в армию 28 296 мобилизованных, из которых 23 156 человек составляли лица коренных национальностей (в документах все они объединены под рубрикой «мусульмане»). К 1 ноября 1920 г. их число выросло до 29 499 человек (в войска было отправлено 25,6 тыс. человек)[460].

Одновременно продолжалось обсуждение самой возможности распространения воинской обязанности на восточные народы. В течение осени 1920 г. поступали ответы с мест. Большей частью они содержали отрицательные заключения. Так, Калмыцкий отдел при Наркомнаце ссылался на полную хозяйственную разруху Калмыцой степи и острую нехватку рабочих рук в связи с мобилизациями[461]. В ноябре 1920 г. Восточно-Сибирский окрвоенком сообщил, что развертывание призыва связано с «весьма серьезными затруднениями: дикость инородцев, незнание русского языка, заразные болезни, привычка к климату, инертность к восприятию социализма». Полагалось возможным призвать два молодых возраста оседлого населения и части кочевого (бурят, якутов, татар, тунгусов, карагасов[462], каченов и хакасов), но отсрочив призыв на полгода для проведения учета населения, его медицинского освидетельствования и политической подготовки.

В числе мотивов в пользу призыва называлась необходимость «успокоения русского населения», ожидавшего уравнивания народов в несении воинской повинности. Предлагалось для адаптации призванных первоначально содержать их в трудовых частях, в которых произвести отбор наиболее выносливых. Вообще, физической пригодности и физической выносливости окраинных народов к военной службе придавалось большое значение. Чтобы не оказывать шокирующего влияния на организм, предлагалось «призванных и принятых инородцев перемещать по параллели, а не в меридиональном направлении, так как это отзовется гибельно на их здоровье»[463]. В другой записке из того же округа отмечалось, что «инородцы Восточной Сибири (кроме бурят)… вследствие крайне низкой степени общего развития и усиления бродяжничества[464], являются неподготовленным и сырым материалом, требующим длительной обработки. В климатическом отношении веками приспособившись к определенным климатическим условиям, инородцы не могут безболезненно переносить перемену в климате, вызывающую в их среде массовые заболевания и смертность»[465].