Научная фантастика - особый род искусства

Вторая мировая война укрепила социалистический лагерь. В то же время человечество оказалось перед ядерной угрозой. Задача писателя, взявшегося показать, что коммунизм придет, несмотря на опасность ядерной катастрофы, стала гораздо сложней. О.Хаксли в предсмертной антиутопии "Остров" утверждал, что коммунизму так или иначе суждено захлебнуться во враждебном океане. Ч.Оливер в своем в общем-то гуманистическом романе "Ветер времени" не верит, что человечество избежит самоуничтожения. Тысячу с лишним населенных планет обследовали пришельцы с чужой звездной системы, и везде одна картина. Оливер передает свое интуитивное ощущение опасности, висящей над нашей Землей. Вопрос, однако, в том, есть ли объективные факторы, которые позволили бы преодолеть эту опасность.

Советские фантасты стоят на той точке зрения, что космические Цивилизации, овладевая гигантскими разрушительными силами, видимо, везде проходят кризисную точку. "Если в этот момент сознание мыслящих существ не на высоте, - говорит герой романа Казанцева "Льды возвращаются", - они могут погубить себя. Но это так же исключительно редко в истории развития Разума Вселенной, как редко самоубийств среди людей".[315]

Мы уже говорили, что Ефремов не ограничивается эмоциональным оптимизмом. Он убедительно обосновывает свою концепцию будущего, интегрируя земные факторы и космические гипотезы. Разум, говорит он, победит безумие потому, что сознание общности судьбы на планете побеждало в неисчислимых тысячелетиях прошлых войн и антагонизма между людьми (дилогия "Великая Дуга"); потому, что коллективизм разумных существ - закономерность не только внутрипланетная, но и вселенская ("Туманность Андромеды"); потому, наконец, что гуманистическая мораль - вершина той логики разума, которая едина повсюду ("Сердце Змеи").

Ефремов так бросает луч своей фантазии в космическую даль, что, отразившись от безмерно далеких галактик, он ярко освещает Землю у нас под ногами. Утверждение гуманного разума здесь, на нашей Земле, окрыляет надеждой, что предстоящая встреча с иной цивилизацией будет началом нового, галактического братства. А с другой стороны: если мы окружены мирами, неизбежно идущими к внутреннему согласию, и если мы - закономерная часть Вселенной, нет оснований считать, что наша Земля станет трагическим исключением. Если люди сделают все от них зависящее.

Ефремов не убаюкивает, нет. Трагической судьбой планеты Зирда он и предупреждает. Но он и утверждает, что нет фатальной неизбежности, что мы в ракетно-атомный век не зря возлагаем столько надежд на человеческий разум.

В "Туманности Андромеды" наметилась методологическая интеграция предупреждающей и утверждающей утопии (которую Ефремов осуществит и в идейно-жанровой структуре своей новой книги "Час Быка", 1969). Пафос ефремовской фантастики в этом смысле двуедин: писатель вселяет надежду, не тая опасности, и предупреждает, взывая к надежде и мечте. В своих фантастических идеях, частных и общих, конкретных и абстрактных, Ефремов удивительно чувствует диалектику человеческой природы, от индивида до общества. Критерий человека - неизменный внутренний ориентир его фантазии.

9

Герои "Туманности Андромеды" вызвали самые противоречивые толки. Одним понравилось в этой книге "отношение людей будущего к творческому труду, к обществу и друг к другу" (авиаконструктор О.Антонов), другие как раз это сочли наименее удачным. В самом деле: могут ли захватить воображение персонажи, которых нечетко различаешь, характеры мало индивидуализированные, личности суховатые и рационалистичные? Все это как будто в самом деле присуще ефремовским героям. Но - в ином качестве и в другом смысле.

Вспомним, что научная фантастика взывает к иной - более рационалистичной, чем бытовая художественная литература, сфере воображения; что эстетика фантастической идеи как бы преобладает над художественной формой и поэтому образ в фантастике "суше", "скелетней" с точки зрения обычной художественности. Герой научной фантастики в принципе не может быть измерен жизненной полнотой бытового изображения.

Герой научно-фантастического романа, так сказать, сверхромантичен: его "одна страсть" (в отличие от сложносплетения многих душевных свойств бытового персонажа) заострена к тому же обстоятельствами, более исключительными, чем в обычной романтике. И ни эта "одна страсть" не дает материала для многогранной обрисовки, ни обстоятельства не позволяют детализировать изгибы души. Ведь обстановка, в которой действует герой научной фантастики, требует не столько страсти, эмоций, сколько идей, интеллекта. Мужество решений звездолетчика - в мышлении ученого, характер развертывается в "приключениях мысли", а даже эмоционально окрашенная мысль не так индивидуальна, как чувство.