Научная фантастика - особый род искусства

Немцов обо всем этом просто не думал. Он лишь механически приспособил технику к простому облегчению труда. Техническую фантазию направили примитивные представления о коммунизме как легкой жизни. Пройдет немало лет, прежде чем научно-фантастический роман о будущем вернется к той идее, что коммунизм не только многое даст, но и многое потребует от человека.

8

К середине 50-х годов научно-фантастический роман забуксовал у "грани возможного". Техника, которую создавали, обслуживали, вокруг которой конфликтовали его герои, недалеко ушла от той, что была освоена научно-фантастическим романом еще в 30-х годах. Энергию по старинке ищут под Землей и в облаках, и лишь по капризу критики автор "Полярной мечты", догадался зажечь ядерное Солнце, да и то неудачно.

В каждом отдельном случае можно понять, почему и в "Моле "Северном"", и в "Горячей земле", и в "Подземной непогоде", и в "Новом Гольфстриме", и в "Повестях о Ветлугине", и в "Острове Таусена", и в "Кратере Эршота" действие переносится в Арктику, в далекие уголки страны. Но в целом создавалось впечатление, что писатели прячутся в эти глубинные шахты, недра вулканов, пустыни, на дальние острова от животрепещущих проблем. Декларируя свою приверженность будущему, они на деле цеплялись за твердь современности, потому что отказались от больших ориентиров и просто побаивались туманной неизвестности будущего.

Лишь к концу 50-х годов, когда уже летал первый советский спутник и многое переменилось в научной атмосфере, фантасты оставляяют в покое Арктику, выбираются из-под земли и обращают взор к полузабытым звездам дальней фантазии. Но и тогда еще не решаются приблизиться, скажем, к кибернетической "думающей" машине, хотя она к тому времени вторглась в жизнь, т.е. была уже по сю сторону пресловутой "грани возможного". Ведь "буржуазная лженаука" Норберта Винера совсем недавно служила предметом ожесточенных философских опровержений, молекулярная биология еще помнилась под именем реакционного менделизма-морганизма. "Идеализм" таких гипотез, как антивещество и антипространство, парадокс времени - все это тоже преграждало доступ в научную фантастику новым идеям.

Темы повторялись, кочевали от одного фантаста к другому. Многие авторы занялись переделкой своих старых романов, иногда - под новым заглавием. Роман Казанцева "Мол "Северный"", перепевавший тему романа Адамова "Изгнание владыки" (1946), в 1955-1956 гг. был переписан под названием "Полярная мечта". Автор устранил детективный зачин, расширил производственные мотивы, но вялый сюжет, построенный на экспозиции технических достижений, не изменился. Ни ординарные персонажи этого, по определению автора, "романа-мечты", ни скучновато изложенные их замыслы мечтать-то и не вдохновляли. Писатель не внес заметных улучшений и в переделанные в 50-х годах "Арктический мост" и "Пылающий остров".

Владко в 1957г. издал новую редакцию "Аргонавтов Вселенной", Долгушин в 1960г. - подновил "Генератор чудес", Гребнев в 1957г. -"Арктанию" (под названием "Тайна подводной скалы"). Текстуальные изменения, порой значительные, не улучшили заметно новых редакций. Долгушин, например, изменил лишь детективную линию, не главную для романа. У Гребнева в "Тайне подводной скалы" коммунистическое будущее еще больше отодвинулось в тень приключенческой фабулы. В таком же плане была написана Гребневым и фантастическая повесть "Мир иной" (1961).

Исправлять апробированные ошибки всегда проще, чем рисковать новыми. Но писателей вынуждала к тому и нетерпимость критики. Не успела увидеть свет новая редакция "Арктического моста", как Л.Рубинштейн, не вникая особо ни в достоинства, ни в недостатки романа, обвинил автора в буржуазном космополитизме.[266] С.Иванов демагогически "заострил" промахи Брагина в талантливой книге для детей "В стране дремучих трав".[267] Подобная участь постигла и "Остров Таусена" А.Палея.[268] Газета "Культура и жизнь" безапелляционно заявила, что рассказ Гуревича и Ясного "Человек-ракета" (1947) "халтура под маркой фантастики",[269] а издательство поспешило "признать ошибку". Научную фантастику просто боялись печатать без конца консультировались с критиками и специалистами.

Доходило до курьезов (впрочем, нешуточных). Писатель Долгушин вспоминает, как В.Орлов "разбранил неплохую детскую повесть Г.Гуревича"[270] ("Тополь стремительный") только за то, что в Лысенковских лесных полосах основной породой предполагался дуб: "Значит и писать Гуревич должен было о дубе, а не о тополе".[271]

9