Научная объективность и ее контексты

Давайте теперь отложим в сторону то, что мы говорили о том, что научное исследование фактически начинается с некоторого восприятия мира на уровне здравого смысла, которое уже организовано согласно нескольким гештальтам, и спросим, может ли наука в своей специфической работе обойтись без некоторых заранее сложившихся универсальных унификаций. Это, конечно, не так. Возьмем, например, ньютоновскую физику (как утверждалось, «выведенную исключительно из опыта»). Нетрудно видеть, что даже простой закон f = ma не возникает из чистого опыта, не только в попперовском смысле того, что он был «угадан», прежде чем проверен, но и в том смысле, что он предполагает определенный способ «смотреть на вещи». Например, сила, заменившая прежнее понятие причины ускорения, имеет все черты традиционной «действующей причины»; более того, она мыслится как причина, действующая на тела «снаружи». (Это был, возможно, неосознанный, но глубокий ход, поскольку традиционные причины чаще всего мыслились как телеологические, движущие тела «изнутри» к их «естественной цели»). В то же время масса играет древнюю роль «материи» (она фактически определяется как «количество материи») и «субстанции» (того, что остается постоянным при любых изменениях). Не говоря уже о таких понятиях, как пространство, время и действие на расстоянии, которые метафизически обсуждались и оспаривались со времен Ньютона до наших дней. Конечно, верно, что рассматриваемый закон был открыт с использованием опыта, но несомненно, что это стало возможным благодаря тому, что он был задуман в уже существующих концептуальных рамках, предоставивших универсальные элементы для его формулировки; некоторые из них мы указали[430].

10.3.2. Метафизика как предпосылка науки?

Можно ли универсальный фон, или концептуальные рамки, о которых мы говорили, назвать «метафизическими»? Мы, конечно, чувствуем некоторую «аллергию» к такому словоупотреблению, особенно поскольку видели, что наука могла начаться с некоторого «освобождения» от метафизики, а позитивистская философия, не в меньшей мере нежели антипозитивистская, почти что убедила нас, что наука и метафизика – непримиримые враги. (Кажется, что подтверждение прав одной с необходимостью требует отрицания прав другой.) Однако, если взять метафизику в первом из двух ее основных значений, т. е. как исследование наиболее общих черт реальности, – вопрос можно увидеть в гораздо менее полемическом свете. С этой точки зрения метафизика выступает как развертывание общих условий познаваемости реальности, и в этом смысле она неизбежна. Всякий, начинающий говорить о чем-то, должен как-то это что-то понимать, а в этом «как-то» отразиться, в свою очередь, его понимание других, более общих черт реальности. В этом смысле невозможно не иметь неявной (иногда и неосознанной) метафизики, формулируемой на разных уровнях. Наука здесь не исключение, поскольку она не может существовать, не используя какие-то критерии познаваемости, предшествующие ее специфической работе.

На самом деле, подробное представление философского исторического фона, на котором происходила Научная Революция, данное в первой главе этой книги, не только показывает, в каком точном смысле современное естествознание началось с «освобождения от метафизики». (Это освобождение состояло в отказе от претензии на то, что уловление «сущности» природных тел является предпосылкой познания их конкретного поведения как дедуктивно необходимого следствия сущности.) Оно также показало, что определение фактического предмета естествознания состоит в выборе конкретной области, а именно области свойств. И такое определение было выполнено путем явной ссылки на метафизические доктрины, выработанные схоластической философией и остававшиеся предметом внимания наиболее выдающихся философов и ученых XVIII столетия. В этом смысле неверно говорить, что Научная Революция была отказом от метафизики вообще. Она скорее предоставила новой науке общие метафизические рамки, уточнение которых включало бы выработку стандартов познаваемости.