Научный баттл, или Битва престолов: как гуманитарии и математики не поделили мир

О писателе Иоганне Якобе Душе Лессинг писал в 1760 году: «Разве не очевидно, что он пишет бездумно?» Кроме Душа, на орехи досталось также поэту Кристофу Мартину Виланду — никто не мог быть уверен в своей непогрешимости: «Подивитесь новому реформатору! Какое неловкое определение! Эдак намарал герр Виланд!» Негодование, растерянность, едкий сарказм — все это можно уловить в его словах: «Так что же главное для герра Виланда? Он ярый противник всего, что требует усилий и осмысления, а потому любые научные рассуждения обращает в художественное словоблудие. Так почему бы не поступить так и с богословием?» Подчас — хотя и редко — Лессинг отвлекался на самоиронию, которую все же перевешивало его обычное злорадство. Например, беспощадно уничтожив поэта Виланда, он заключает свое воззвание такими словами: «Но мне кажется, что я начинаю глумиться; а этого я совсем не люблю».

Не все исторические персонажи столь же красноречивы и остроумны, как Лессинг. Более того, порой и вовсе нельзя понять, толковать ли тот или иной поступок как проявление безумия и в каком случае считать произнесенную фразу изысканным оскорблением. Это касается нашего следующего боксера, легендарная непредсказуемость которого и сегодня заставляет нервничать его оппонентов.

Мы снова отправляемся в Древний Рим, чтобы присмотреться к правителю, который долгое время считался образцовым примером императорского самодурства. Итак, Калигула (12–41). Мы уже с ним встречались, когда речь шла о его решительной сестре Агриппине Младшей. Уже в 24 года, оказавшись на римском троне, он красноречиво заявил о своих симпатиях к абсолютной власти, когда попытался распустить сенат. Историки Светоний и Кассий Дион усматривают в его поведении явные признаки помешательства, и в частности в том, что император, по легенде, назначил сенатором своего любимого коня Инцитата. Но мы должны помнить: римские историки и сами были сенаторами, а потому, что возбраняется сейчас, у них были собственные политические интересы, которые в той или иной мере проявляются в их исторических трудах. И сенаторам Калигула, разумеется, был ненавистен, отчего они оценили его инициативу как верный признак безумия. Впрочем, не так: они были уверены, что их император категорически не в своем уме. Согласно одному из последних исследований, не стоит исключать вероятность того, что готовность Калигулы сделать коня консулом была всего-навсего демонстрацией силы и едкой насмешкой над сенаторами, которые отказывались принимать его всерьез. То есть вполне вероятно, что это не легенда, а подлинный факт. Совсем как в той присказке: все, что вы умеете, давно умеет моя лошадь! И она может наделать туда, куда ей заблагорассудится, даже в ваш кубок с вином!

Пока длился этот бой, мы в полной мере осознали, какое важное историческое значение имеют оскорбления. Возможно, финт Калигулы с конем был показанным средним пальцем — жест, которого, очевидно, не поняли — или не захотели понять — и не оценили его современники. И мы должны радоваться, что ни Генрих, ни Григорий не располагали ни смартфонами, ни «Твиттером». Иначе могло статься, что они обратили бы в руины пол-Европы. Можно представить себе тэги: #сойди (@генрихкорольмира) или #прочьизцеркви (@яотлучаютебя). И что уж говорить о таких: #ОЛО (отлучают лишь однажды), за которым в 1080 году последовало бы #ОЛД, когда Генриха отлучат от церкви во второй раз.

По стопам язвительнейших из язвительных

Ученые постоянно спорят, и это факт. Ведь тот, кто дни и ночи напролет занимается научными исследованиями, имеет собственное непоколебимое мнение. Ученый думает: уж он-то знает, что́ правильно и как следует поступать, а еще важнее — он знает, что́ ложно. Доходит до того, что признанные научные гении в быту становятся совершенно невыносимыми и утрачивают способность адекватно воспринимать критику. Этому описанию идеально соответствовал Исаак Ньютон, наш первый кандидат. Даже если отбросить сложность характера, продиктованную недюжинным талантом, все равно его едва ли можно было считать приятным человеком. И это в изрядной степени подтверждают его склоки с другими учеными. В спорах он редко сдерживал себя: когда один его оппонент капитулировал, издавая нечленораздельные звуки, он тут же брался за следующего. Немецкому ученому-энциклопедисту Готфриду Вильгельму Лейбницу — одному из тех, кому в нашем поединке сложно было бы выбрать сторону — не позавидуешь, поскольку он попал Ньютону под горячую руку. Речь шла не о чем ином, как о чести называться изобретателем известных нам со школы производных и интегралов. У Ньютона это называлось флюксией, у Лейбница — дифференциальным исчислением. Однако оба совершенно независимо пришли к одинаковым выводам, притом одновременно, а потому отдать пальму первенства кому-то одному было проблематично.