«Когда появился дым, я сразу же кран наддува поставил в положение „холодный“, закрыл подсос воздуха, перешел на чистый кислород. Дым по-прежнему валил в кабину. У меня мысли: если сразу начну говорить об этом, меня могут обвинить в трусости, так как мы делали, по сути, боевой вылет, да к тому же я – ведущий группы. Тогда я полностью разгерметизировал кабину: удар в уши, приборы сразу же запотели, а дым все валил и валил. И тут я понял, что задание мне все-таки выполнить не удастся. Я доложил о случившемся на командный пункт. Мне поступила команда: «Иди на точку».
В это время находился над морем, в 80 км от аэродрома. Я развернулся, пошел на аэродром, доложив руководителю полетов, что возвращаюсь домой, дым в кабине не исчезает. (Дым в кабине, как правило, предвестник пожара и затем взрыва самолета.)
К этому времени все приборы покрылись инеем, и мне приходилось ручку управления брать в левую руку, а правой протирать приборы. Самочувствие мое было хорошее, я был спокоен и страха никакого не испытывал. Во-первых, двигатель работал нормально, температура газа не росла, в перископе дымового шлейфа за собой я не видел.
Во-вторых, я был больше занят мыслью: найдут ли дефект на земле, ибо у нас были случаи, когда летчики докладывали о дефектах в воздухе во время боевых вылетов, а на земле их не оказывалось. Вот почему я и старался любой ценой дотянуть до аэродрома, и это меня больше всего волновало.
Руководитель полетов периодически спрашивал: «Как самочувствие, как работает двигатель?» Я ему отвечал: «Самочувствие хорошее, двигатель работает нормально». Но мысль – кто виноват? – не покидала.
После четвертого разворота на высоте 50 м почувствовал, что тяги не хватает, самолет начал проваливаться, увеличиваю обороты и в момент посадки слышу: «Ты горишь».
Сразу же выключил двигатель, решив уменьшить пробег самолета и освободить створ полосы, для чего осуществил эффективное торможение и с бетонной полосы выскочил на грунтовую. Так как она была песчаная, то торможение усилила. На пробеге получил команду: «После остановки немедленно покинь самолет». Как только самолет остановился, я включил систему пожаротушения, быстро расстегнулся и выскочил. Когда выскочил, увидел, что задняя часть самолета горит».
Прежде всего аварийная ситуация вызвала раздвоение сознания: на организацию оперативных действий и на переживания этического конфликта между «должным» и «возможным». В сознании доминировало переживание конфликта между «Я» индивидуальным и «Я» общественным. На духовном уровне сознание организует резервы для принятия решения в виде нравственной поддержки мотива к прекращению боевого задания. Само пилотирование как бы ушло из сферы активного сознания.
Прокомментируем важный социально-психологический момент. С позиции безопасности полета сознание летчика было поглощено состоянием, напрямую не связанным с готовностью покинуть самолет. Страшна была не угроза гибели, а потеря чести и достоинства. Именно эта духовная антитеза внутри индивидуума мотивируется коллективным «Я» как мерой гражданственности. Психическое напряжение было связано не столько с профессиональной сложностью полета, сколько с социальной угрозой быть обвиненным. Именно это ожидание разбора (разноса) снижало возможности сознания конструировать дальнейшую стратегию выхода из аварийной ситуации. Поэтому важно использовать подобные коллизии психического состояния в педагогическом арсенале обучения руководителей полетов и комиссий по расследованию летных происшествий. Смысл в том, что человек в аварийной ситуации априорно вне подозрений. Это должно стать этическим императивом психологической и образовательной среды в опасной профессии.
Пример второй
При взлете сверхзвукового истребителя с полным боевым комплектом, пилотируемого летчиком Н. Н. Солошенко, возникло внезапное кренение. Самолет на действия летчика не реагировал. По нашей классификации, это одна из самых стрессовых ситуаций, когда на действия нет ответа. Предельно малая высота (5–10 м) шансов на спасение практически не оставляла. (Это были самолеты, из которых можно было катапультироваться с высоты 500 метров.)
Всмотримся во внутренний мир человека в этой ситуации.