Наука древнего волшебства, волхвования и чародейства

Если справедлива теория, что очевидности присутствия души в человеке не следует искать в идеях – все равно, врожденны ли они или приобретены опытом – но в способности воспринимать эти идеи, то способность, дарованная одному человеку, – видеть в явлениях природы проявление силы, стоящей выше нее, с которой он может иметь единение, – есть лучшее доказательство, что Творец одному человеку открыл свое бытие через природу, и что с одним человеком божество вступает в единение – но только путем молитвы.

Не был ли бы безумен медик, если бы, найдя в человеческом организме какую-нибудь способность, столь общую, что должен полагать ее присущею здоровому его состоянию, стал бы уверять, что природа повелела оставить ее в бездействии? Рассуждая по аналогии, не должен ли он сказать, что постоянное бездействие этой способности должно более или менее вредить всему организму?

Мы несколько раз упоминали об инстинкте и даже назвали это выражение слишком гибким и неопределенным.

Инстинкт бывает и у человека: этим именем можно назвать те безотчетные действия и чувства, которые мы ни объяснить, ни понять не можем.

Мало ли бывает действий, невольных и совершенно необъяснимых. Вот, напр., когда мы отворяем рот и произносим фразу – мы еще не знаем, что скажем после нее; когда мы приводим в движение мускул, имеем ли мы понятие о том, что заставляет нас так действовать? И, таким образом, не будучи в состоянии объяснить простую связь, существующую между желанием и действием, мы хотим разрешить все загадки, заключающиеся в душе и мыслях человека! Разве не правда, что капля воды или вещественный атом не дотрагиваются друг до друга? Между ними всегда есть пустое пространство, как бы оно ни было мало. Как же бы мог существовать мир, если бы всякий человек, прежде чем вступить в какие-нибудь сношения с другим, хотел бы узнать все сокровеннейшие тайны его существования.

Что же касается власти и искусства, которыми одарены от природы некоторые исключительные натуры, и которые мы не решаемся ни признавать, ни отрицать, то они происходят от качеств, скрытых в этих организациях. Эти качества, в большей или меньшей степени, заключаются во всяком человеке и проявляются иногда помимо его воли и желания – безотчетно, инстинктивно. Так, например, один инженер мог прямо написать, чему ровняется корень какой угодно степени, из числа написанного во всю школьную доску, но как он делал то, чего другие и лучшие ученики достигали долгим решением трудной задачи посредством логарифмов – он сам объяснить не мог; он говорил, что это для него так же ясно, как дважды два – четыре. Этот инженер, так сказать, инстинктивно решал эти трудные задачи и, мало того, когда его окончательный вывод не сходился с тем, который был найден посредством долгих и сложных вычислений, он оспаривал верность своего вывода, ошибку же приписывал другим – и замечательно то, что всегда оказывался правым. К сожалению, этот инженер не был замечателен ни чем, кроме своих необыкновенных вычислений.

Тут мы находим опять то же начало чудесного, которое вывело науку из бездейственного невежества к деятельному знанию и которое, обращаясь снова в область неизвестного, парализует наши знания и возвращает всю силу чудесному.

Говоря об уме, как о чем-то отличном от души, мы подозреваем, что некоторые не в состоянии представить себе, что такое душа, и отделить ее от ума.

Между тем удар по голове может уничтожить рассудок, – неужели же он уничтожит и душу? Способности Ньютона так притупились в старости, что его собственные теоремы стали ему непонятны. Можем ли мы представить, что и душа Ньютона притупилась, износилась, вместе с его рассудком? Если мы не отличим души от рассудка, то и не можем объяснить себе, что душа нетленна и бессмертна.

До сих пор признано, что почти всякое тело в природе способно принимать троякое состояние: твердое, жидкое и газообразное, смотря по количеству скрытого в нем тепла. Тот же предмет в одну минуту может быть твердым, в следующую – жидким, наконец – газообразным. Вода, что течет перед нашими взорами, может вдруг остановиться в виде льда или подняться на воздух в виде пара. Так и в человеке три состояния – животное, умственное и душевное, и, смотря по тому, как он приводится в соприкосновение с тайным деятелем всего мира, – теплом, необъяснимым хорошо ни одной наукой, невесомым и невидимым – одно из этих трех состояний берет перевес.

Один из оригинальных мыслителей, Мэн-де-Биран, начинает свое поприще, как философ, со слепою верой в Кондильяка и материализм.

По мере того, как разум его, стремящийся к познанию истины, расширяется посреди разрешаемых загадок, он открывает явления, необъяснимые чувственной теорией Кондильяка.