Наука древнего волшебства, волхвования и чародейства

У Декарта была переписка об этом предмете с Генрихом Мором. Мор ясно опровергает доводы Декарта, желавшего унизить душу животных и поставить ее в уровень с автоматами. Столько знания, потраченного на разъяснение неразрешимого вопроса о душе животных, только свидетельствует о неутомимой пытливости ума человеческого. Существует даже целая литература, старающаяся объяснить язык животных.

Между тем разница между человеком и животным должна бы быть ясна для каждого: один одарен бессмертной душой, другое только рассудком, покидающим человека вместе с жизнью. Метафизики могут сколько угодно спорить о том, врожденны ли идеи или нет; это вовсе не касается вопроса о духовном начале человека. Не все ли равно, как бы ни образовались идеи; главное дело, как образуется способность воспринимать идеи. Положим, что идеи – результат опыта, но способность воспринимать эти идеи—врожденная. Все органические существа созданы со способностями воспринимать впечатления как бы их не называть, идеями или ощущениями, – свойственные их сфере и назначению. Из всех животных один человек имеет способность воспринимать идеи о Боге, о поклонении Ему, о душе, о жизни вечной. Мы не видим никаких признаков этой способности в низших породах животных. А по аналогии со всеми известными законами природы, мы должны заключить, что если одному роду существ дарованы способности, отличающие его от всех других, то эти способности, конечно, даны Провидением для удовлетворения известных потребностей этих существ.

Ни мало не опровергает этих положений то, что способность человека познавать верховное начало недостаточна для того, чтобы он мог составить себе правильное понятие о божестве и будущей жизни. Человек, своими усилиями и проницательностью, должен постепенно совершенствовать свои понятия. Прежде, чем воздвигнуть Парфенон, он должен был выстроить шалаш; он сначала разделяет предрассудки дикаря и язычника, и только со временем делается философом или христианином. Одним словом, человек рожден несовершенным, но ему дана возможность достигнуть совершенства. И потому Гамильтон в своих лекциях говорит: «Науки, несовершенно исследованные и находящиеся в состоянии развития, изучаются с большею жадностью; совершенная ясность и определенность в науке уничтожили бы всякое стремление к занятию ею, и самым большим несчастьем для человека было бы полное обладание истиной, к которой он стремится.»

Вот в этой способности воспринимать идеи, несвойственный животным, мы и можем видеть доказательство присутствия в человеке души.

Низшие разряды животных не имеют способности познавать своего Творца и поклоняться Ему, потому что если бы даже и им предопределена была загробная жизнь, то они, воскреснув, не имели бы самосознания.

Симпатия, которую мы питаем друг к другу и которую обыкновенно называют человеколюбием, неизвестна животным, даже живущим обществами, как бобры, пчелы, муравьи, ибо только людям предназначено встретиться, знать и любить друг друга в будущей жизни; отношения же между животными прекращаются со смертью.

Чем более мы рассматриваем способности, исключительно врожденные человеку, тем более убеждаемся в том, что они отличают его от всех других созданий возможностью постигать предметы, находящиеся вне мира сего. «Один человек – говорит Мюллер – может мыслить об отвлеченных предметах». А на отвлеченных понятиях, каковы время, пространство, дух, материя, свет, форма, количество и сущность, основываются не только все философские системы, все науки, но и сам прогресс человеческих обществ. Почему это? Потому, что отвлеченные идеи увлекают разум человека от всего материального к духовному, от настоящего к будущему.

Но если бы существование человека оканчивалось могилой то должно было бы признать, что он – единственное существо в мире, которого природа или Провидение обманывает, дав ему бесплодные способности. Справедливо говорит Чалмерс: какой вывод должны мы вывести из верховного закона природы, что в ней нет ничего пустого или бесполезного в способностях, которыми одарены живые существа? Каждое стремление удовлетворяется; каждая способность находит себе применение в настоящем или в будущем мире. Человек же, если бы не имел надежды на будущую жизнь, противоречил бы своим существованием этому закону: он был бы одарен стремлениями, которых не мог бы удовлетворить.

Многие последователи философских школ говорят, что молитва происходит от неведения человеком явлений природы, и что страх или невежество научили, когда гром гремит или дрожит земля от землетрясения, слабых людей повергаться в прах, а сильных молиться. На это можно заметить, что естественные явления гораздо сильнее поражают животных, чем человека: птица или зверь гораздо ранее, чем мы, предчувствуют, когда гром загремит или задрожит земля, и все же их инстинкт учит их искать себе убежища, а не учит их молиться.