Наука удовольствия: почему мы любим то, что любим

Дети также знают, что в воображаемом мире (как и в реальности), если вы опрокинете на человека чашку, он промокнет. Когда моя трехлетняя племянница указывает на меня пальцем и говорит: “Бах!”, я падаю на землю и высовываю язык: мертвый и в то же время — она это прекрасно знает — живой.

Время сказок

Пример с возгласом “Бах!” показывает, что воображаемые удовольствия не обязательно сложны. Но часто они бывают именно такими: я говорю о выдумке.

Полезно рассматривать выдумку с позиций, близких к исследованиям Ноама Хомски и его коллег. Эти ученые пишут о различиях языка как об ограниченных вариациях лингвистических (языковых) универсалий. Универсалии связаны с определенными аспектами смысла и специфическими путями его передачи. В случае выдумки речь идет об универсальных сюжетах.

Выше я привел пример: сексуальные уловки давно увлекают людей, и сюжетные повороты, когда кто-то притворяется в постели кем-то другим, появляются везде: от древних индуистских текстов и Ветхого Завета до сериала “Баффи — истребительница вампиров”. Истории с постельными подменами “кочуют” из культуры в культуру. Название фильма “Жестокая игра” (The Crying Game), говорят, перевели на китайский язык так, что, увы, выдали главный сюжетный ход: “О нет! У моей девушки пенис!” Хорошие истории котируются везде. Хотя носитель культуры, совершенно отличной от американской, многого не поймет в сериале “Клан Сопрано” (например, иронические намеки на то, как телеканалы изображают американцев итальянского происхождения), основные темы — тревога за детей, конфликт с друзьями, предательство и его последствия — универсальны. Романист Йэн Макьюэн развивает эту идею универсальности, предполагая, что можно найти все темы английского романа XIX века в жизни карликовых шимпанзе: “Союзы заключенные и разорванные, восхождение одних и падение других, заговоры, месть, благодарность, уязвленная гордость, успешное либо неудачное ухаживание, тяжелые утраты и скорбь”.

Эту универсальность легко упустить из виду. Макьюэн напоминает, что в каждом новом поколении критики и художники настаивают, будто они делают нечто, чего никто не делал прежде. Ведь когда мы перестаем мыслить как философы и ученые, то именно различия выходят на первый план. Если я в Сеуле попрошу кого-либо указать дорогу, а собеседник меня не поймет, то меня вряд ли утешит то, что для лингвиста английский и корейский — лишь варианты одного универсального языка. Если я в книжном магазине выбираю роман, неважно, что на определенном уровне абстракции все истории суть одно и то же. Уильям Джемс однажды процитировал “неграмотного плотника” (с его разрешения), который сказал: “Между одним человеком и другим разница очень небольшая, но эта небольшая разница очень важна”.

Так что не стоит заходить слишком далеко с аналогией между языком и выдумкой. Многие лингвисты объясняют универсальность языка наличием отдельного органа или модуля, отвечающего за язык. Истории похожи, потому что у людей схожие интересы. Популярность тем секса, семьи и предательства объясняется не столько особыми функциями воображения, сколько тем, что люди и в действительности постоянно думают о сексе, о семье и предательстве.

Очень тронуты

Зачастую полезно думать о мире, как будто его нет, но мы не объяснили, почему нам это нравится. Разве не странно, что нашу душу тревожат выдуманные истории, что мы испытываем некие чувства по отношению к событиям и персонажам, которых, как мы знаем, никогда не бывало? Почему нас трогает судьба Анны Карениной?

Эмоции, вызванные художественной литературой, реальны. Когда Чарльз Диккенс сообщил о смерти малютки Нелл, люди рыдали — и я уверен, что гибель персонажей книг Дж. К. Роулинг о Гарри Поттере вызвала такие же слезы. (После публикации последней книги цикла писательница в интервью рассказывала о письмах — и не все они были от детей — с просьбами сохранить жизнь любимым персонажам вроде Хагрида, Гермионы, Рона и, конечно, самого Гарри Поттера.) Один мой друг сказал мне, что не помнит, кого из реальных людей он ненавидел бы столь сильно, как одного из персонажей фильма “На игле” (J/rainspotting). Люди не выносят некоторые произведения, потому что те вызывают слишком сильные эмоции. У меня тоже были проблемы с фильмами, где страдания персонажей показаны слишком реальными, а многим трудно смотреть комедии, замешанные на смущении и позоре. Чувствовать страдания других слишком неприятно.

Эти эмоциональные реакции обычно приглушены по сравнению с реальностью. Просмотр фильма, в котором кого-либо съела акула — менее интенсивное переживание, чем зрелище того, как акула ест кого-либо на самом деле. Но на всех уровнях — физиологическом, неврологическом, психологическом — эмоции реальны, а не притворны.