Науковедческие исследования. 2016

Эпоха просвещения отринула божественное откровение как главный источник познания. Но гиганты этого направления – Вольтер, Дидро – были далеки от проблем науки, проблем познания законов природы. Их интересовали законы социального развития и способы ниспровержения главного зла, препятствовавшего развитию человека, – религии. Косвенным образом это способствовало высвобождению науки от роли исполнительницы и угадывательницы божественных промыслов и откровений, но в целом наука была на периферии их интересов. И тем не менее именно на излете эпохи Просвещения как прощальный поцелуй потомкам появилось слово «прогресс». Оно появилось в предсмертной работе А. Кондорсе «Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума», написанной в тюрьме в ожидании казни в 1794 г. Поистине это был хрестоматийный пример для иллюстрации толкования первой строчки библии «В начале было слово…» Но… в сумятице революций и Наполеоновских войн, сотрясавших Европу, на вновь появившееся понятие обратили мало внимания. К тому же в прогресс человеческого разума на фоне того, что происходило в Европе в течение 30-х годов XIX в., верилось с трудом. Однако и в эти десятилетия делались великие открытия и разгадывались загадки природы и открывались ее тайны. Только необходимость мистического и религиозного озарения и откровения как-то исчезла из мироощущения ученых, и на их место пришли эксперименты, а латынь в качестве научного языка неуклонно заменялась математическими терминами и формулами. Этот процесс сумел подметить О. Конт и объявил эру позитивизма. С этого момента научное знание окончательно отделилось не только от мистики, но и от умозрительной философии – метафизики.

Тем не менее общее направление движения оставалось неясным для многих ученых. Призрак графа Сен-Жермена с его тайными знаниями, эликсиром бессмертия и философским камнем витал в умах еще в середине XIX в. Сторонники того, чтобы найти все разгадки тайн природы и рецепты их применения в прошлом, еще были весьма влиятельны. Многие великие ученые умы, Фарадей, Максвелл, Бутлеров, например, и многие другие еще занимались столоверчением и магнетизмом, вызывали пророков и провидцев прошлого и задавали им вопросы о сущности природы и просили разъяснить ее загадки и тайны. Идея прогресса, провозглашенная из тюрьмы, все еще не овладела умами, ибо научный мир придерживался классического правила римской риторики: «Ultra enim quo progrediar, quam ut veri similia videam, non habe», что означало: «Продвинуться за пределы вероятно, обоснованно, правдоподобно видимого я не могу и не считаю нужным». Если же учесть, что латинский глагол habeo означает также и обитать, то в кратком варианте мы имеем: «За пределами вероятного я не обитаю». И точка.

Лишь появление эволюционной теории Ч. Дарвина, показавшей и доказавшей наличие процесса саморазвития и совершенствования в самой природе, окончательно зачеркнуло для науки значимость копания в прошлом с целью извлечения оттуда каких-то невиданных знаний, и дало основание для совершенствования в настоящем путем отбора наиболее пригодных для выживания признаков, а также дало основание для устремленности в будущее, более совершенное, по определению, чем прошлое и настоящее. Поистине это был переворот в сознании научного сообщества. «Ultra enim quo progrediar, quam ut veri similia videum, non habeo». А почему, собственно? Можно смело продвигаться и за пределы вероятного, и это, наверняка, будет нечто более совершенное. Наука, воодушевившись, но пока еще не вооружившись идеей прогресса, двинулась вперед по этому пути и потащила за собой остальное человечество. Наука и прогресс превратились в неотделимые друг от друга понятия.

Именно к такой дарвиновской науке, современной Н. Федорову, и относятся его критические замечания, написанные на рубеже XIX–XX вв. Федоров верил в науку, но не верил в прогресс в его дарвиновской интерпретации. Поэтому мысль Федорова о неидентичности понятий «наука» и «прогресс» имеет под собой основание, в том числе и с точки зрения исторического процесса развития науки.