Читаем Наваждение полностью

– А ваше имя, Фотина, я только сейчас вспомнил – греческое, – отметил Сергей, подавая еще одно блюдце – с марципанами. – В России девочек называли Фетиния или Фетинья до какого-то момента. Фотина – означает, кажется, светоносная, или светозарная, русский вариант, очевидно – Светлана. На слух приятно, но вот в написании, наверное, неудобно – не всякий сразу сообразит, что ударение на втором слоге, рифмуется с «картина» и «серпантина». И, наверное, forza del destino. Ну, не скучайте, я быстро.

И он ушел в ванную комнату. Фотина сидела у стойки, не смея ни встать, ни даже подвинуться слегка. Отпила чай. Как Дед Мороз, подумала она. Налетел, удивил, все уладил, я теперь свободная и беззаботная. Обещал свозить в Сестрорецк. Наверное и в Египет может, к берегам священным … э … Нила, кажется. Греческое имя. Светозарная. Фетиния. Ребенку нужен отец. Для отца слишком молод будет Сергей Витте. Впрочем, почему ж слишком? Вовсе не слишком. И вообще что это я – размечталась. Совершенно я ему не нужна – так, мимолетное приключение. Бросит он меня. Простите, как это – бросит? Невзятое бросить нельзя. Еще неизвестно, хочет ли он со мной переспать. Впрочем, скорее всего да. Будем надеяться, что да. А если да, то – должна ли я на это пойти? Что значит – пойти? Между прочим, никто тебя, Фотина, здесь насильно не держит, ты сеньорита свободная, вставай и уходи, давай, давай, топай в своей сальной куртке и потертых джинсах, вон выход. Захотелось поломаться? Нет, мол, я еще подумаю? О чем? Мужа у тебя нет. Любовника нет. А такие мужчины, как Сергей, каждый день не встречаются. В твоем случае – никогда не встречаются. Вы из разных миров, с разных планет. Где ты еще такое увидишь, где такого парня подцепишь? Красивый, обходительный.

Она и не заметила, как задремала, положив голову на стойку. И очнулась рывком, потому что испугалась, что если уснет, то Сергей возьмет ее на руки, отнесет в спальню, положит на тахту, стащит с нее кроссовки, накроет пледом, и оставит, а наутро дворецкий, угостив ее кофе, укажет ей на дверь, не дав даже пописать и помыться – и она так и не увидит, какая в этом доме ванная, и будет судорожно искать кафе с работающим туалетом.

Сергей сидел рядом и улыбался.

– Вы устали, – сказал он.

– Нисколько не устала, – возразила Фотина. – Сделайте мне кофе, пожалуйста. У меня греческое имя, я заслужила.

Сергей засмеялся, соскользнул со стула, зашел за стойку, и включил машину.

– А вы чем занимаетесь вообще по жизни? – спросила Фотина.

– Занимаюсь чем? Всяким. Картины покупаю и продаю, искусствам покровительствую. У меня родители богаты до неприличия. Я знаю, это не очень красиво – быть богатым. В христианском понимании, во всяком случае. Я все жду, когда ж они на меня перепишут состояние. Я его тут же раздам бедным служащим, мытарям, и пролетариату. И детским домам еще. Но до той поры вынужден ютиться в этой обители и изображать избалованного богатого отпрыска, бездельника, бузотера, и пьяницу.

– Вы много пьете?

– Почти не пью. Много езжу по миру, и по делам, и просто так, пить некогда. Предпочитаю южные широты, в детстве еще устал от наших зим. Русская зима утомляет. Вот ваш кофе. Расскажите о себе. Хотя нет, сперва выпейте кофе и примите душ. Там, в спальне, отдельная ванная и полный шкаф свежего белья. Есть еще отдельный шкаф с обувью, осталось от сестры, она нынче замужем в третий раз, уехала в Москву.

– В Москву?

– Это такой город.

– А ваши родители тоже здесь живут? В этом доме?

– Нет. Уехали на Ривьеру, третий год там торчат.

– В Ниццу?

В представлениях Фотины Ривьера и Ницца были понятия взаимозаменяемые.

– Нет, в деревушку какую-то. Они снобы, Ницца их не устраивает.

Фотина отпила кофе и спросила:

– А вуатюр у вас есть?

– Нет.

– Почему?

– Я далеко не езжу. Когда нужно куда-то поехать – есть метро, а поздно вечером такси. Днем тоже такси. Очень удобно, и не нужно с шофером вступать в личные отношения и делать его членом семьи, подарки покупать его дебильным детям на дни рождения, и всё такое.

Только сейчас Фотина сообразила, что Сергей – помытый, причесанный – сменил одежду. Шелковая рубашка, светлый пиджак, черные брюки. Едва уловимый, очень приятный запах одеколона. Она не знала, радоваться ей или нет. Раз оделся – значит, совокупляться в данный момент не собирается, иначе вышел бы из ванной с полотенцем вокруг чресел, эффектно поигрывая мускулами. С другой стороны, он ведь обещал Летний Сад и Сестрорецк – и держит слово. Это тоже хорошо, но может он действительно хочет просто провести с ней день, а не затевать любовные отношения? Высокоморально, но в тоже время обидно как-то. И что за свежее белье, и что за сестрина обувь в спальне?

Она залпом допила крепкий кофе. И сказала:

– Ну, показывайте, где у вас тут душ.

Он повел ее – действительно, в спальню, только спальня была огромная, как заводской склад. Справа дверь в ванную – он ее распахнул, и обнаружилась площадь размеров впечатляющих. Собственно ванна занимала едва ли десятую часть помещения.

– Вот шкаф с бельем, – сказал Сергей, открывая шкаф. – А вот обувь.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза