Наваждение

— Мн самой иногда кажется, — совершенно тихо, спокойно и серьезно сказала она:- мн самой кажется, что этого не было, что это мн только снилось, но, вдь, нтъ, все это дйствительно было… Скажи мн теперь, разв возможна любовь наша, разв можешь, разв смешь ты любить меня? Такую!.. Когда я тебя увидла снова, когда я увидла, что ты опять меня любишь, что ты, можетъ быть, даже и не переставалъ любить меня, на меня пахнуло счастьемъ, и были минуты, даже дни въ эти послдніе мсяцы, когда я врила въ возможность любви нашей. Но теперь я этому не врю. О, Andr'e, милый мой! Чтобъ я дала, чтобъ я сдлала, на чтобъ я ршилась, лишь-бы можно было уничтожить все то, что я теб разсказала, забыть все это прошлое! Если-бы кто-нибудь могъ взять надо мною такую силу, чтобы вырвать изъ меня навсегда возможность этого безумства, этихъ мученій, которыя меня преслдуютъ!.. Я люблю тебя, но въ теб нтъ такой силы, ты ничего со мной не сдлаешь. Вспомни каждый день съ этой нашей послдней встрчи, вотъ теперь, все это время: мы почти ежедневно видались, ты могъ меня понять, ты знаешь меня. Ты видлъ: пройдетъ день, другой, третій; я твердо ршилась быть тебя достойною, я довольна, счастлива… и вдругъ, въ одну минуту, неожиданно для меня самой, все перевернется, тоска меня начинаетъ душить, сама не знаю чего хочу, сама не знаю что длаю. Вотъ моя жизнь! Никто мн не повритъ, но ты мн долженъ поврить!.. Иной разъ цлыя ночи напролетъ я заснуть не могу и плачу, плачу… Мн кажется, что кто-то стоитъ надо мной и давитъ меня и терзаетъ, и мн хочется избавиться отъ этой пытки, хочется дохнуть чистымъ воздухомъ, вырваться на волю!.. О, какъ иногда я люблю тебя! Вотъ теперь, сейчасъ: мн ничего не нужно, я понимаю все, я люблю все и всхъ, я могу наслаждаться всмъ, что только есть пре. краснаго на свт. Вотъ теперь, если ты уйдешь отъ меня, я запрусь дома, я стану читать, и каждое слово во мн будетъ оставаться и приносить мн наслажденье. Теперь я могу ссть за рояль и найти цлую жизнь въ звукахъ, — а завтра, можетъ быть мн тошно станетъ, темною покажется и музыка, и поэзія, и все, чмъ живешь и можешь жить ты. И меня опять потянетъ къ чему-нибудь дикому, безобразному. Ахъ, это ужасно!.. Что-жъ ты молчишь, скажи мн, скажи что-нибудь, а я теб все ужъ сказала!

Я молчалъ, потому что жадно слушалъ, я молчалъ, потому что теперь изъ этого ея послдняго признанія мн стало многое выясняться. Да, я не обманывался: вотъ она, вотъ этотъ живой, этотъ свтлый образъ, который является мн временами. Да, я правъ былъ, всю жизнь былъ правъ, зная, что она неповинна, что надъ нею совершается какая-го кара за какое-то чужое преступленіе. Въ ней два существа: поэтому-то я и люблю ее, и, конечно, теперь, какихъ-бы ужасовъ она мн ни сказала, какихъ-бы ужасовъ ни было въ ея прошломъ, я ее не оставлю. Она говоритъ, что нтъ во мн надъ нею силы. Но, можетъ быть, есть эта сила, можетъ быть, въ конц концовъ и спадетъ эта ужасная оболочка и вырву я Зину на свтъ Божій!

— Что-жъ ты молчишь, Andr'e? Говори, скажи что-нибудь! — повторяла она.

— Я люблю тебя, — отвтилъ я ей, — и теперь люблю больше, чмъ когда-либо, и теперь знаю, что нельзя мн уйти отъ тебя.

— Ахъ, уйдешь, откажешься… я чувствую, что мы никогда ничего не ршимъ и никогда не будемъ счастливы!

Въ передней раздался звонокъ: это генералъ возвращался.

Зина прибавила огня въ ламп и блдная, съ горящими глазами, но, повидимому, совершенно спокойная, вышла на встрчу генералу.

X

Это объясненіе, котораго я такъ долго ждалъ и такъ страшился, пришло неожиданно и неожиданно хорошо для меня кончилось. Одинъ, у себя, я долго разбирался во всемъ, что случилось, вникалъ въ каждое слово Зины, и все лучше и лучше становилось на душ у меня. Зачмъ я такъ отчаявался? Какъ-бы безумно поступилъ я, если-бы, не дождавшись, не понявъ наконецъ всего, ухалъ въ деревню; и какое счастье, что не ухалъ!

Наконецъ-то теперь я ясно ее вижу и понимаю! Да, многое побороть нужно, но все-же вотъ сегодня разв не вся душа ея была предо мною? И разв теперь я имю право сомнваться въ душ этой! Нтъ! возможно счастье, и чмъ трудне достигнуть его, тмъ прочне оно будетъ. Что будетъ завтра, посл завтра — я не могъ ршить этого, но зналъ, что ничего дурного теперь быть не можетъ. Я врилъ въ свои силы, надо мной звучали слова ея, я зналъ, что она меня любитъ и что нужно только уничтожить, обезсилить т мучительныя чары, которыя издавна нависли надъ нею, и давятъ ее, и закутываютъ мракомъ ея свтлую душу. Одно только есть заклинаніе, способное уничтожить эти чары, и я владю этимъ заклинаніемъ; оно — великая любовь моя къ ней. Эта любовь должна побдить все и побдитъ конечно…

На другой день я только-что собрался было къ Зин, какъ услышалъ въ передней звонокъ.

«Никого не принимать, я узжаю», — крикнулъ я Ивану. — «Слушаю-съ!» — отвтилъ онъ, а между тмъ вотъ онъ кого-то впускаетъ, кто-то вошелъ въ переднюю, кто-то ужъ въ моей пріемной… Шевелится портьера въ кабинет, и чрезъ мгновеніе кто-то крпко, горячо меня обнимаетъ…