Наваждение. Лучшая фантастика – 2022

Их слюдяные крылья гнули бездвижный воздух, шинковали его мелкими дольками, наполняли наступившую тишину вертолетным рокотом.

«Стервятники подколпачные. Чуют они, что ли, свежую кровушку?» – подумал Евсей, сбивая жирную тварь с планшета.

Приговоренная закусила губу и глядела теперь прямо на него, Евсея, еще перед хороводом опознав в покрытом струпьями человеке Прóклятого Атамана, главаря Беспалых, погонщика Чертовой Дюжины. Врали люди про хвост и копыта, врали про богатырский рост и сажень в плечах. Но хоть и прятал Атаман рога под пятнистой кепкой, а глаза свои багровые за черными очками, корки на коже да узловатые пальцы на руках-клешнях выдавали его с головой.

– Дочку пожалейте, ироды, – сказала она. Глухо, с трудом, не в силах проглотить душащий ком. – Ребенок ведь. Хворый. Пожалейте.

Девочка, будто почувствовав, что говорят о ней, открыла глаза. В болотной радужке сверкнули янтарные крапины. Уставилась, словно только заметив, на веревку, идущую от босой ножки до резиновой плахи, коротко мурлыкнула и прижалась к матери. Погладила ее связанные руки.

«Знает же, что не отпустим, не может не знать. А просит. Вот же ж…» – во рту у Евсея снова появился медный привкус. Из раза в раз он приходил за несколько минут до того, как на землю прольется свежая кровь, как вспыхнет соляра, ударит в небо огненный столб, и потянется к Колпаку жирный черный дым. Привкус окисленной меди напоминал Евсею о его клятве: чистить землю от таких вот, как эти. А может быть, просто вязал язык, чтобы труднее было сказать тем, кто сидит на покрышке, что нет пощады. Никому. Никогда. От набившейся в рот патины свело скулы. Евсей скрипнул зубами, набрал воздуха. Но говорить не пришлось, подоспел Григорий:

– Нет у нас к тебе жалости. И к ублюдку твоему жалости нет. Раньше надо было думать. До того, как с Котом согрешила. Верно я говорю, братцы?

– Верно! Дело говоришь! Все так, – вразнобой зашумели десять голосов. Промолчал только хмурый Петр. В хороводе он молчал всегда.

– Верно говоришь, Григорий Евсеевич, – кивнул и Евсей. – Нет жалости. Кто исполнит приговор?

Вызвался Николай, из младших. Его привел Степан месяца три назад взамен пропавшего в разведке у яблонь Федора.

Николай стоял в хороводе прямо напротив Евсея, а потому заходил к женщине со спины, неспешно, мягко крадучись и медленно вытягивая из-за спины текстолитовый тесак. Размахнулся и рубанул, метя в шею.

Еще до того, как мотнулась голова жертвы, как вспыхнула пунцовым и начала стремительно наливаться ее скула, Евсей понял, что не так. Николай бил не усеянной мелким стеклом кромкой, а плашмя.

– Ну что, свиделись? – намотал он черные длинные волосы на кулак. – Узнала? – скривил губы в запрокинутое лицо. Сунул дважды под дых. Женщина захрипела, жадно ловя губами выбитый воздух. Ребенок завизжал. – Вижу, узнала, Настенька. – Николай встряхнул женщину так, что ее слезы упали на черную резину покрышки. Девочка зашипела и вцепилась в ногу Николая, впилась зубами. Тот оглушил ее рукояткой тесака и загнал под ребра носок ботинка.

Мухи притихли, услышав звук лопнувшего спелого арбуза.

Евсей едва-едва покачал головой багровеющему на глазах Петру. Бывший пожарный скрипнул зубами, но остался на месте. Глянул только на побелевшего лицом Степана и еще больше нахмурился.

– Вот чего ты хотела, значит? – Николай сплюнул на скулящего в ковыле ребенка и засадил коленом в грудь женщине. Та опрокинулась навзничь, провалилась в резиновый круг, заголив подрумяненные солнцем ляжки. – Этого хотела, да? Лучше так? Здесь лучше? Думала, не найду тебя тут, сучка? – ткнул ей пяткой в живот. – Ты у меня легко не отделаешься, – склонился он над стонущей женщиной. – Я тебя до подбородка вскрою, тварь. Как рыбу выпотрошу. – Николай ухватился за подол. Домоткань захрустела под стеклом.

– Погоди потрошить. – Евсей шагнул внутрь хоровода.

Николай оглянулся. Сквозь пелену кровавого опьянения на перекошенное лицо выкарабкалось удивление.

– Погоди потрошить, Николай Степанович. Положи тесак и встань на колени.

– Да ты чего, Евсей? Чего ты? – Николай повернулся к командиру.

– Брось тесак, расстегни ворот и встань на колени, – тихо произнес Евсей.

Взгляд Николая заметался. Прянул от Евсея, отскочил от Григория, ошпарился о Петра. Закружил мухой около Степана:

– Евсей, мы же общее дело делаем, нет? Верно, братцы? Общее ведь? Не пойму я…

– Скажи мне, Николай Степанович, ты ради нее здесь? Ради нее Степану Гавриловичу в сыновья записался? Чего молчишь? – Евсей медленно снял очки. Закатное солнце заглянуло под Колпак, отразилось терракотовым и больно ударило под веки. Евсей помассировал переносицу, сковырнул ссохшийся гной и открыл глаза.

Взгляд Николая тут же приклеился, увяз в паутине кровяных прожилок Евсеевых белков, затрепыхался, пытаясь вырваться, и увяз.

– Ради нее, – протянул Евсей. Слова приговора зашелестели сухой листвой. – Брось тесак. На колени, – полетел вслед листьям далекий звон колокола. Евсей надел очки и заложил руки за спину.

Николай вынырнул из оцепенения и ощерился: