Наверно это сон

— Не заботься ты так о сбережениях. Предоставь это мужчинам. Ты еще мало живешь в стране. В Нью— Йорке полно мужчин, которым ты понравилась бы.

— Да! — мрачно ответила тетка. — В нем также полно гладких, гибких евреек, которые умеют играть на пианино. Пока я научусь говорить на этом языке, сколько мне будет? Тридцать! Старая и сухая. У других есть деньги, и они умеют танцевать и петь. А я умею только смеяться и есть. Вот и все мои таланты. Если я не заполучу мужа сейчас, мне, может, никогда это и не удастся.

— Ну, так быстро ты не увянешь. А как он выглядит?

Тетка выпятила губы.

— Еврей, как остальные.

— Да? Ну, дальше.

— Внешне ничего, короткий и некрасивый, как я. Хотя потоньше здесь и здесь. Волосы падают. Те, что остались, — темные и вьются. Маленькие глаза. Длинный нос, как крючок. Он аккуратный. Не курит. Он, как Альберт. Но у него есть одна привычка, с которой я хочу покончить. Он разрезает хлеб на маленькие кубики, когда ест. Вынимает свой перочинный нож и режет. Он очень симпатичный и никогда не злится. У него есть планы, как делать деньги. Он меня спросил, смогу ли я содержать кондитерскую, если мы поженимся. Он бы ее купил, а я бы там работала. Понимаешь, что это значит. Он будет зарабатывать протезами, а я буду зарабатывать в кондитерской.

— А как же дом?

— К черту дом! Я ненавижу домашнее хозяйство. Его девицы достаточно взрослые, чтобы заботиться о доме. Кондитерская! Какая жизнь! А! Блеск! Все равно, что жить все время на ярмарке.

— И у тебя всегда будут сладости, — хитро засмеялась мать, — тебе это понравится.

— Конечно, — распалилась тетка, не замечая, что мать иронизирует. — Не странно ли как все поворачивается: от конфет к зубам, от зубов опять к конфетам?

— Да. И пусть эти повороты судьбы принесут удачу!

— Дай Бог! Я как-нибудь приведу его на ужин.

— Конечно!

— Только не говори ничего Альберту. По крайней мере, пока я не скажу тебе, пока я сама не буду уверена. Скоро у нас будут обручальные кольца, с Божьей помощью.

— Не может быть!

— Ай! — тетка сложила руки, как в молитве. — Чтоб он поскорее забыл свою Рахель. Это единственное мое желание, — и вдруг она сварливо надула губы, — а если он не забудет, я возьму пару камней и вышибу это из его головы!

— Я думаю, что с такой женой, как ты, он очень быстро ее забудет, — улыбнулась мать.

7

Прошло около недели. Был полдень. Повернув за угол на Авеню Д, Давид увидел мать, идущую по противоположной стороне улицы. Случайные встречи с ней на улице всегда доставляли ему острое удовольствие. Словно движущийся лабиринт улицы наполнялся устойчивостью от ее присутствия. Ему казалось, будто дни, а не часы прошли с тех пор, как он видел ее в последний раз, потому что, действительно, дни, а не часы прошли с тех пор, как он последний раз видел ее на улице. Он прыгнул через канаву и бросился к ней.

— Мама!

Она остановилась и улыбнулась ему. — Это ты?

— Да. — Они пошли, и он старался не отставать. — Ты куда идешь?

— Домой, естественно, — ответила она. — Ты поднимешься со мной?

— Да.

— Тогда возьми вот это, — она дала ему сверток.

Белье из прачечной. Он узнал его по запаху свежести

и по желтой оберточной бумаге.

— А китаец дал тебе сладкие орешки?

— Я забыла спросить, — сказала она, — жаль.

— У-у-у, — разочарованно протянул он.

— В следующий раз обязательно возьму.

— А что у тебя там? — он указал на маленький, завернутый в газету квадратный предмет, который она держала в руке.

— Сюрприз.

— Для меня? — спросил он с надеждой.

— Это, — замялась она, — для всех.

— О! — он недоверчиво посмотрел на пакет. Он был слишком мал, чтобы его хватило на всех.

Они дошли до своего дома и вошли в подъезд.

— Можно мне посмотреть?

— Конечно, когда поднимемся.

У двери он едва дождался, когда она справится с ключами. Они вошли на цыпочках. После полудня они всегда разговаривали шепотом, потому что в спальне спал отец.

Мать развернула газету, и Давид увидел картину.

— Нуу! — Он был слегка разочарован.

— Что, не нравится? — засмеялась мать.

Давид рассмотрел картинку внимательней. На ней был изображен участок земли с высокими зелеными стеблями, между которыми росли маленькие голубые цветы.

— Нравится, — протянул он неопределенно.

— Я купила ее у лоточника, — сообщила она с одним из своих необъяснимых вздохов. — Она напомнила мне об Австрии и о доме. Знаешь, что здесь нарисовано?

— Цветы?

— Это пшеница. Она так растет. Она растет из земли, летом. Сладкая пшеница. Не лоточник придумал ее, понимаешь?

— А что это за голубые цветы внизу?

— Они появляются в июле. Прелестные, правда? Ты видел их, конечно. Целые поля васильков. Только ты уже не помнишь, ты был еще маленьким. — Она оглядела все стены. — Где бы ее повесить? Где-то я видела гвоздь. Когда я была маленькой девочкой, — сказала она тут же, без всякого перехода, — в соседнем доме начался пожар, и мой брат так разволновался, что стал кричать: "Лестница, лестница, лестница! Топор, топор, топор!" Люди порой несут несуразицу. Вот! Вот он! — она придвинула стул к стене и встала на него.