Наверно это сон

Она подняла рыдающего ребенка и прижала к своей груди. Ее отсутствующий, ошеломленный взгляд блуждал между пышущим злобой лицом мужа и кормой корабля. Шляпа еще прыгала и кружилась на серебристо-зеленой дорожке за кормой, и концы ленточек скользили по воде. В глазах женщины показались слезы. Она быстро вытерла их, тряхнула головой, как бы отбрасывая воспоминания, и отвернулась от кормы. Перед ней маячили мрачные купола и квадраты стен города. Белый дым над зубчатыми крышами бледнел в свете заходящего солнца и таял в небе. Она прижалась лбом ко лбу ребенка и шепотом успокаивала его. Это была огромная, невероятная страна, земля свободы и неограниченных возможностей, Золотая Земля. Женщина опять попыталась улыбнуться.

— Альберт, — робко позвала она. — Альберт!

— Хмм?

— Геен вир войнен ду? Ин Нью-Йорк[1].

— Нейн. Бронзевиль! Их об дир шойн гешрибен.[2]

Она кивнула неуверенно, вздохнула...

Винты забились, упираясь в воду. "Питер Стьювезант" приближался к причалу. Но продолжал медленно, по инерции, плыть, словно не хотел останавливаться.

Книга 1. Подвал

1

Стоя перед кухонной раковиной и разглядывая яркие медные краны, блестевшие на недосягаемой высоте, и медленно набухающие, падающие капли, Давид опять почувствовал, что при создании этого мира никто не подумал о нем. Ему хотелось пить, но чугунные бедра раковины покоились на таких высоких ножках, что, как бы он ни тянулся, как бы ни прыгал, ему не достать было до крана. Откуда приходила вода, прячась в изгибах медных труб? Куда она шла, исчезая с бульканьем в отверстии раковины? Какой загадочный мир скрыт, вероятно, в стенах дома? Но ему хотелось пить.

— Мама! — позвал он, стараясь перекричать шварканье метлы в соседней комнате. — Мама, я хочу пить.

Невидимая метла остановилась и прислушалась.

— Сейчас иду, — ответила мать.

Стул взвизгнул своими колесиками, скрипнула детая створка окна. Шаги матери приближались. Стоя в дверях на верхней ступеньке (две ступеньки вели из кухни в комнату), мать с улыбкой смотрела на него. Она казалась огромной, как башня. Старое серое платье вздымалось от босых лодыжек к поясу, изгибалось на груди и широких плечах и открывало ее полную шею в рамке изношенных кружев. Ее лицо слегка раскраснелось от работы. У нее были мягкие, полные губы и темные волосы. Едва заметная тень на впалых щеках придавала ее лицу с большими карими глазами сдержанное, почти скорбное выражение.

— Я хочу пить, мама, — повторил он.

— Знаю, — ответила она, спускаясь по ступенькам, — я слышала. — И, искоса глянув на него, она подошла к раковине и повернула кран. С шумом потекла вода. Мать постояла у раковины, загадочно улыбаясь и пробуя пальцем бурную струю в ожидании холодной воды. Потом наполнила стакан и подала мальчику.

— Когда я стану большим? — недовольно спросил он, беря стакан обеими руками.

— Придет время, — ответила она с улыбкой.

Она редко широко улыбалась. Чаще просто глубокая складка обозначалась над ее верхней губой.

— Потерпи немножко.

Не сводя глаз с матери, он пил большими, неровными глотками. Потом он протянул ей стакан, удивляясь тому, что воды в нем почти не убавилось.

— Почему я не могу говорить с водой во рту?

— Никто не услышит тебя. Ты напился?

Он кивнул, удовлетворенно мурлыча.

— И это все? — спросила она, явно поддевая его.

— Да, — нерешительно ответил он, ища разгадку в ее взгляде.

— Я так и думала, — покачала она головой, изображая разочарование.

— Что?

Сейчас лето, — она показала на окно, — становится все жарче. Кого ты должен освежить своими ледяными губами?

— О! — он поднял улыбающееся лицо.

— Ты ничего не помнишь, — упрекнула она и с гортанным смехом подняла его на руки.

Погрузив пальцы в волосы матери, Давид поцеловал ее в бровь. Знакомое тепло и запах ее кожи и волос.

— Сюда! — со смехом показала она на свою щеку. — Но ты слишком медлил, и сладкий холод прошел. Губы для меня, — напомнила она, — всегда должны быть холодными, как вода, которую они пьют. — Она опустила его на пол.

— Когда-нибудь я наемся льду, — предупредил он, — тогда тебе понравится.

Она засмеялась. Но потом строго сказала:

— Ты пойдешь когда-нибудь на улицу? Утро уже совсем состарилось.

— Ай!

— Иди, иди. Хоть на немножко. Я должна подмести, ты же знаешь.

— Хочу сначала календарь, — надулся он, прибегая в трудную минуту к своей привилегии.

— Получай! Но все равно ты после этого пойдешь на улицу.

Он подтащил под календарь на стене стул, вскарабкался на него, оторвал вчерашний листок и стал перебирать пальцами другие, оставшиеся до следующего красного дня. Красные дни были воскресеньями. В эти дни отец бывал дома. Давид с ужасом следил, как они приближаются.

— Ну, получил свой листок, — сказала мать. — Слезай, — она протянула руки.

Но он не хотел.

— Покажи мне мой день рождения.

— Вот горе мое! — воскликнула она с нетерпеливым смехом. — Каждый день я тебе показываю.

— Покажи еще раз!

Она полистала календарь, подняла тонкую пачку листков.

— Июнь, — шептала она, — июль, двенадцатое... Вот! — нашла она.

— 12 июля 1911 года. Тебе исполнится шесть

Давид посмотрел на странные цифры.