Наверно это сон

— Еще много страниц, — сообщил он.

— Да.

— И это черный день.

— В календаре, — засмеялась она, — только в календаре. А теперь слезай!

Держась за ее руку, он спрыгнул со стула.

— Теперь я должен спрятать, — объяснил он.

— Еще и спрятать. Я сегодня, кажется, так и не закончу работы.

Слишком поглощенный своими делами, чтоб обращать внимание на ее жалобы, он открыл дверцу шкафа и вытащил коробку из-под ботинок, свою драгоценную шкатулку.

— Смотри, как много уже набралось, — указа он гордо на толстую пачку измятых листков в коробке.

— Замечательно! — она удивленно заглянула коробку. — Ты снимаешь листки с года, как с кочана капусты. Ты готов идти гулять?

— Да, — он без особого рвения спрятал коробку.

— Где твоя матроска? — проворчала она. — С белыми полосками. Куда я ее...? — Она нашла матроску. — Еще дует немного.

Давид поднял руки, и мать натянула на него курточку.

— Ну, моя радость, — сказала она, целуя его. Ступай вниз играть, — она подвела его к выходу открыла дверь, — только не уходи очень далеко. И не приходи, пока не засвистит свисток, если я не позову тебя раньше.

Он вышел в коридор. Дверь перекрыла свет ним, словно закрывшееся веко. Он посмотрел на лестницу, падающую вниз, в темноту. Давид не боялся остаться один на этих ступеньках, но лучше бы на них не было ковра. Как мог он слышать свои собственные шаги в темноте, если ковер глотал все звуки? А если не слышишь своих шагов и ничего видишь, как ты можешь быть уверен, что действительно находишься на лестнице, а не спишь? За несколько ступеней до нижней площадки он остановился и робко посмотрел на дверь подвала. Она как бы выгнулась от давящей изнутри темноты. А вдруг не выдержит?.. Но дверь держала. Он спрыгнул с последней ступеньки и побежал по узкому коридору к льющемуся с улицы свету. Давид словно нырнул в волну. Слепящий бурун солнечного света нахлынул на него, затянул его в водоворот блестящих пятен и отступил... Ряд домов, наполовину укрытых тенью, канава, урна, разинувшая рот, обломки, выброшенные на берег, — его улица.

Мигая, он ждал на низком крыльце, пока глаза привыкали к свету. Потом он увидел мальчика, сидящего на краю тротуара, и сразу узнал его. Это был Иоси. Они недавно поселились в доме Давида на верхнем этаже. У Иоси было очень красное толстое лицо. Его старшая сестра хромала и носила странные железки на ноге.

— Что это он делает, — подумал Давид, — что у него в руках?

Он спустился с крыльца и неслышно приблизился.

Иоси вытащил механизм будильника из корпуса. Оголенные медные, геометрической формы внутренности тикали, когда он их подталкивал, жужжали и замирали, позванивая.

— Еще может ходить, — обрадовал Иоси Давида.

Давид сел рядом. С интересом смотрел он на блестящие зубчики, которые двигались, тогда как соединяющие их ажурные сердцевинки оставались неподвижными.

— Отчего он ходит? — спросил Давид. (На улице °Н говорил по-английски.)

— Ты что, не видишь? Потому что это машина.

— Аа-а!

— Он будит моего отца утром.

— Моего отца он тоже будит.

— Он говорит, когда надо есть и когда спать. Вот здесь видно, но я снял стрелки.

— А у меня дома есть календарь, — сообщил Давид.

— А у кого нет календаря?

— Я сохраняю свой. У меня уже большая книжка с номерами.

— А кто не может так?

— Но его сделал мой отец, — это была главная деталь в истории с календарем.

— А кто твой отец?

— Он печатник.

— А мой работает в ювелирном магазине. В Брук лине. Ты когда-нибудь жил в Бруклине?

— Нет, покачал головой Давид.

— А мы жили, прямо рядом с папиным магазином на Рейни Авеню. Где работает твой отец?

Давид задумался.

— Не знаю, — признался он наконец, надеясь, что этот вопрос не заинтересует Иоси.

Но Иоси сказал:

— Мне не нравится Браунсвилл. Мне больше нравится Бруклин. Мы там находили сигары в канаве. Мы их бросали в теть и убегали. Кто тебе больше нравится, тети или дяди?

— Тети.

— А мне нравится мой отец, — сказал Иоси, — мать всегда кричит на меня.

Он вставил ноготь между двумя колесиками. Яркая желтая шестеренка вдруг отскочила и упала в канаву у его ног. Он поднял ее и сдул пыль.

— Хочешь?

— Да, — Давид протянул руку.

Иоси уже хотел положить шестеренку на его ладонь но вдруг передумал.

— Нет, она как пенни. Я ее брошу в автомат получу резинку. Вот, возьми лучше эту, — он выудил из кармана шестеренку покрупнее и дал ее Давиду. Она как двадцать пять центов. Пойдем, попробуем.

Давид застеснялся.

— Я должен ждать здесь, пока засвистит свисток.

— Какой свисток?

— На фабрике.

— Ну и что?

— Ну и тогда я смогу пойти домой.

— Почему?

— Потому что они свистят в двенадцать, а потом в пять. Тогда я могу идти.

Иоси моргал, не понимая.

— А я пойду куплю резинку, — сказал он, стряхнув с себя недоумение, — в автомате.

И он затрусил к магазину на углу.

Разглядывая свою шестеренку, Давид опять подумал, что все мальчики на улице знали, где работают их отцы, а он не знал. У его отца было так много работ. Только узнаешь, где он работает, а он уже переходит в какое-нибудь другое место. И еще он всегда говорил: "Они смотрят на меня с насмешкой. Они издеваются надо мной. Сколько человек может вытерпеть? Да поглотит их огонь Божий!"