Навсегда

Ты новосел морей. Тугие стяги
Романтики ветрами наполняй!
Не вальсами — симфонией отваги
Перед тобою голубой Дунай!

Живое сердце — вот он твой локатор.

«Сельвинский» — ты! Не зря так наречен.
Засады шторма, гребни, перекаты
Ты по Сельвинскому сдвигай плечом!

Он труженик был силы исполинской.

И в трюм души он брал рекордный груз.
Я на борту твоем, «Илья Сельвинский»,
В грядущее твое не насмотрюсь!

Предела нет. А есть преображенье

Энергии, что вдаль стремит, веля
Осуществляться вечному движенью
От колыбели и до корабля.

КОРНЕЙ ИВАНОВИЧ ЧУКОВСКИЙ

Высокий. Всех скромней, но выше.
Хоть старше, но и всех новей.
Так свеж, как бы из леса вышел,
Из тайн заснеженных ветвей.

Нес в жизнь, в поэзию, в науку

Все обновляющий свой пыл.
Как будто людям он, как внукам,
Обновки к празднику купил.

Что он ценил еще дороже,

Чем самоцветы естества,
На боль отзывчивый до дрожи,
Насмешливый до озорства?..

Ну кто, ну кто не отзовется

На искренний по-русски смех?
Казалось, вместе с ним смеется
Искрящийся на солнце снег.

И эта детскость в нем навеки

Быть людям щедрыми велит.
Чтоб где-то в каждом человеке
Жил добрый доктор Айболит.

СНОВА КИЕВ

Я в киевском парке творю над собой самосуд.
Когда судят годы, они никогда не спасут:
Эх ты, простофиля!
                     Почти сорок лет был ты к Киеву глух.
Прекрасные юные женщины
                     превратились в старух.
Но ты сталинградец —
                     в душе подавляешь ты крик.
Что делать! что делать?
                     Признаться себе, что уже ты старик.
Вот так. И не страшен тебе этот вывод простой.
Ах, лиственный Киев, волшебной прохлады настой…
Ты Лесе Украинке в очи смиренно смотри,
                                                    Все в тиши….
Надейся: быть может, придет обновленье души.
Простит тебе Киев и руку протянет:
                                                   «Поэт, ты держись!»
В минуты такие
                      пройдут пред глазами все годы,
                                                     вся жизнь.
Ты вспомнишь прощанье:
                      богини осанку, и облик, и стан.
Была эта девушка дочь коренных киевлян.
Смотрела в тебя,
                      было то в сорок пятом году,
И песня Италии тихо звучала в саду:
Вернись, мол, в Сорренто…
                      Гордыня, а все же молили глаза.
На длинных ресницах едва удержалась слеза…
Но ты не вернулся,
                      другие сманили тебя.
Теперь пред вратами Софии стоишь ты, скорбя.
Простил тебя Киев, заметив раскаянья дрожь…
Но юность,
                      но лучшую девушку в мире,
                                                     пойми: не вернешь!.