Навсегда

Как больно мне писать об этом дне…
Что день? И век нам кажется коротким…
— Я милого узнаю по походке,—
На палку оперевшись, крикнул мне.
— Совпало так, мы — вольные казаки,
Мои в Москве… (таинственно изрек).
Как засидитесь, в их глазах упрек
И подают вам вежливые знаки.

И, испытующе взглянув на миг,

Доверил тайный вздох: «Люблю своих!..

Калитка пасть недавно растворила,

А пусто без Оксаны и Кирилла…»[4]
И помолчав — Когда же ваш отъезд?
Вот тем, кому легко срываться с мест,

Завидую. Что вам в такой награде?

Сегодня здесь, а завтра в Волгограде.
Когда легко, то это не в цене…
Навеки это недоступно мне…

Ему, прошедшему сквозь все фронты,

Вдруг оказаться на плацдарме сжатом?..

И дрогнуть пред запретом широты?..

Нет, он в труде был смертником-солдатом,
Творец простора, человек движенья,
Арктические льдины пораженья
Он взламывал. Ему платили дань
Все времена, Полтава и Казань.

Он хочет что-то вспомнить, сдвинул брови:

— Ведь ваша мать в «Борисе Годунове»
Когда-то пела Ксению? Ведь так?
Потом поймете вы, что не пустяк
Вопрос мой. Ну-ка расскажите снова:
Итак, при появленьи Годунова
Пугалась дочь?.. Пугалась не отца —
Царя!..—
                Встал и прошелся до крыльца,

Вернулся. Сам с собой о чем-то споря:

— Не клеится чего-то в разговоре,
И слова вымолвить вам не даю…

…Беседу вы запомнили мою

При Озерове и его питомцах,
Что есть стихи земные, и от солнца
В них только отблеск. Радужной игрой
Они прекрасны.
                  Но ведь есть порой

Не строки, а живые организмы,

В них свет своей, как бы отдельной жизни.
Всю чашу будто дал поэт испить…
И вдруг: «Хорошо бы собаку купить…»
Не Бунин тут, не сочиненье это.
Такое выше самого поэта.

Замолк. Глядит. И вдруг, смутившись, встал.

Смутился оттого, что так устал.

И покачнулся, над собой не волен.

Мне стало стыдно: он смертельно болен
И так устал! И в том моя вина!

И я сказал, что ждет меня она,

И мне пора идти. Он эту фразу,
Конечно, как уловку, понял сразу.
Спросил — Она жестока, как всегда?
Но не горюйте, это не беда,
Вот бедствие, — сказал он убежденно.—
Вот полный ужас — стать вдруг не влюбленным.
Прощайте, Окунев!.. — Я вздрогнул: здесь зерно
Догадки, что уже не будет встречи?..
Сентиментальности нам не дано.
Как ложный стыд порою нас калечит!

Не обнял я его. А так хотелось!

Бездарна и тупа моя несмелость.
Я это не прощу себе вовек,

Я не прощу. И это хуже пытки.

Пошел я. Оглянулся у калитки:
Родной, незаменимый человек
Стоит и не уходит…

ТЕПЛОХОД «ИЛЬЯ СЕЛЬВИНСКИЙ»