Навсегда

Мне Давид Кугультинов поведал о том,
Было то в предвоенном, сороковом.

Изумлялись (степные им краски новы)

Наши гости — писатели из Москвы.

И намечено было в один из дней

Показать диковатых калмыцких коней.

Неподатливость вечной загадки кляня,

Вот выводят строптивое чудо — коня.
Понимают умельцы и удальцы,
Что поддела — стихию вести под уздцы.

Вот он, вызов судьбы — необузданный конь.

Укроти, усмири — и уйдешь от погонь.
И пройдешь сквозь огонь, но попробуй затронь
На взаимность глядит иронически конь.
Вот один хоть и ловок, а все же слетел,
И пытать снова жребий он не захотел.
Чья же воля прикажет, рискнуть повеля?
Кто второй?..
                 — Да куда ты! Опомнись, Илья!
Поубавь-ка азарт. Вновь за старое. Брось!
И потом неприлично, подумай, ты — гость!
Риск Сельвинского — это не риск новичков.
Так решимость посвечивала из-под очков,
Так, что Городовиков — сам хозяин легенд —
Сомневался и медлил всего лишь момент.
Понял сущность отваги, азарт извиня:
Надо сесть на коня! Надо сесть на коня!
Только вверх, только вверх на подъеме крутом
А что будет потом — это будет потом!
Хоть в отчаянье, с перекошенным ртом,—
А что будет потом — это будет потом!
Ждет читатель вполне приземленный ответ:
Он свалился на землю? Свалился иль нет?
Извините, у строк не такая здесь стать,
Чтоб ушибы считать и ошибки считать.
Было все: от обид, что не встретишь лютей,
От ударов судьбы до разгромных статей.
У России учился, а не у судьбы.
Эпос, мощь — это зов не ее ли трубы?

Он себя не щадил, на «Челюскине» был,

С конным корпусом в дерзкие рейды ходил.
Ошибался порой, ушибался порой,
До последнего дня не покинул он строй,
До последней строки, до последнего дня:
Надо сесть на коня! Надо сесть на коня!

II