Навстречу гибели

– Нет-нет. – Лесего взмахивает рукой, стараясь преодолеть боль. – Это просто мигрень. Уверен, она пройдет через несколько… Ох. – Он крепко зажмуривается и морщится. – Впрочем, похоже… Извините, но, думаю, мне и правда лучше уйти.

– Да, – говорит мама. – Думаю, так и правда будет лучше.

Не зная, что сказать, я помогаю Лесего подняться на ноги, а затем аккуратно вывожу его за дверь и веду дальше по коридору. Я хочу сказать очень многое, но, когда мы выходим в ночь, мне удается произнести только два слова:

– Мне жаль.

– Не переживай, Рашида. – Лесего несколько раз моргает, трет глаза рукой. – Мы попробуем в другой раз, хорошо? – Это Лесего, всегда добрый, всегда полный надежды.

– Хорошо.

Он легко целует меня – на этот раз целясь в щеку, – а затем скрывается в ночи. Какая-то часть меня переживает о том, как он доберется домой по этим улицам с головной болью, но я подозреваю, что как только он окажется достаточно далеко от мамы, боль загадочным образом пройдет без следа. Я жду, пока он не скроется из виду, а потом врываюсь в таверну. Когда я вхожу в кладовку, я вне себя от ярости.

– Как ты могла?

Мама по-прежнему сидит за столом, обмакивая кусочек банку в перечный соус. Она поднимает на меня широко открытые глаза, которым я не верю ни на секунду.

– Совершенно не понимаю, о чем ты говоришь?

– Ты… ты… – Я так зла, что едва могу говорить. – Ты использовала на нем сияние, ты сделала ему больно.

– Честная расплата за то, что он сказал, – резко отвечает мама, сбросив маску. – Ты хоть слышала его? – Она тоже встает, дрожа от ярости, которая не уступает моей. – Он говорил о преступности дараджей, о том, что дараджи должны знать свое место. Он не лучше Кухани, или Сынов Шести, или всех прочих городских шовинистов!

– Он не шовинист! Он добрый, понимающий, и… он просто не знает, что может быть по-другому!

– Потому что ты соврала ему, – тихо говорит мама, и я слышу в ее голосе подлинную боль. – Потому что он даже не знает, что влюблен в дочь дараджи. – Мама обходит стол и берет меня за руки. – Это наш народ, Бинти, – продолжает она. В ее голосе слышится отчаяние. – Когда люди унижают дараджей, они унижают нас, меня, тебя.

Мама не впервые говорит подобное, на самом деле она говорила мне это всю жизнь. Но сегодня что-то изменилось. Прежде чем я успеваю сказать что-то еще, она обнимает меня и всхлипывает.

– Нет, мама. – Хочется ответить мне, когда она крепко стискивает меня в объятиях. – Не наш народ. Твой народ, мама. Я не дараджа и никогда ей не буду.

Глава 21. Домой

Коффи снилось, как она входит в Туманный лес.

Первыми всегда появлялись акации. Они показывались из тумана, словно жилистые высокие мужчины с согнутыми спинами; их пепельная кора в лунном свете отливала серым. Шипы длиной с палец не касались Коффи, когда она шла среди них, и ее шаги были совершенно беззвучными, когда она ступала по лесной почве. Когда она вдыхала, запах сосен наполнял легкие, когда она выдыхала, приходили голоса.

Помоги нам.

Целый хор голосов – они пели, завывали, рычали. Только эти два слова, но они были пронизаны голодом и отчаянием.

Помоги нам.

– Кто вы? – спросила Коффи у деревьев, но они не ответили, лишь их стволы качнулись от беззвучного ветра. Она закрыла глаза и потянулась к сиянию, наполнявшему тело, подняла его к поверхности, ощутила, как оно бьется внутри, и в воздухе вокруг нее замерцали знакомые золотые искорки. Они ждали. Она медленно повернулась, осматриваясь в Туманном лесу. Наверное, она была в самом его сердце, хотя она не помнила, что намеревалась идти сюда. Так были устроены эти сны. Ее мышцы сжимались и скручивались, когда она ждала, что этот голос – голоса – окликнет ее снова, но, когда она окинула взглядом деревья второй раз, вместо этого она заметила промелькнувшее лицо. Лицо маленькой девочки.

Ее толстые черные косы расплелись на концах, а изорванная одежда болталась на костлявом теле. Девочка осторожно подошла к Коффи, засунув палец в рот. Она неуверенно наклонила голову, и интуиция подсказала Коффи опуститься на колени, чтобы оказаться с девочкой на одном уровне.

– Ты в порядке? – Она старалась говорить тихо, но в вечной тишине Туманного леса ее голос разносился, как звон струн ко́ры[9]. Девочка остановилась, вздрогнула.

– Я хочу домой. – В отличие от голоса Коффи, ее голос звучал тихо, словно шелест бумаги, слабый шепот, который тут же уносил ветер. Коффи увидела, как глаза девочки наполнились слезами. Она мысленно повторила ее слова.

Домой. Я хочу домой.

– Все в порядке. – Коффи вытянула руки, и девочка сделала несколько шагов вперед. – Все в порядке, я не причиню тебе вреда.

Девочка немного помедлила. В ее глазах была настороженность, которая не подходила к такому маленькому телу. Коффи задумалась об этом. Девочка постояла совершенно неподвижно – секунду, две, три, – а потом словно приняла решение. Осторожно ступая, она пересекла разделявшее их пространство и оказалась на расстоянии вытянутой руки от Коффи.

– Я хочу домой.