Навстречу миру

Когда я прямо задал себе этот вопрос, я не решился ответить на него. В то же самое время мое тело продолжало слабеть, и я уже с трудом выполнял практику. Размышляя о своей мотивации, я сначала определил себя как сознающее, функционирующее, чувствующее существо, все еще способное направлять свои устремления на то, чтобы помогать всем другим достигать освобождения, и посвящать свои действия – в том числе и умирание – их благополучию. Сейчас смерть рисовалась и как лучшая возможность для всеобъемлющего переживания пробужденности, и как последняя возможность. Моя мотивация включала очищение ума от любых прошлых беспокойств, всего, что могло бросить тень на чистое восприятие сияющей пустотности. Нет проку, если мы просто говорим: «Все сущностно пустотно, все сущностно чисто». Хотя это абсолютная правда, для того чтобы познать эту абсолютную истину изнутри, мы должны работать с теми шипами, которые невозможно вытащить при помощи интеллектуальных рассуждений или философии Дхармы. Чтобы быть эффективной, работа с тонкими узлами вины и сожаления должна быть воплощенным опытом. Более того, эти узлы препятствуют полному выражению нашего сострадания. На тонком уровне из-за них мы зацикливаемся на себе, и они не позволяют нам отдать все, что у нас есть, ради благополучия других.

Я вспомнил два эпизода из моего детства в Нубри. Мы с другом забрали яйца из гнезда и бросали их, как мячи, пока они не разбились. В другой раз туристы оставили то, что у них осталось от запасов, моей бабушке, и в числе прочего там был сахар, упакованный в пачки по три кусочка в каждой. Он мне очень нравился, и, чтобы я не ел слишком много, бабушка хранила пачки в кувшине на верхней полке. Однажды она нашла обертку в кармане моей куртки и узнала, что я устраивал набеги на кувшин. Она отругала меня, назвала вором и сказала, что так вести себя – плохо.

Я решил, что теперь, наверное, попаду в ад, хотя дедушка объяснил мне, что с абсолютной точки зрения, ад – это просто еще один сон. Теперь я вынужден был спросить себя: действительно ли страх смерти был тем, что удерживало меня на стезе добродетели? Я не мог больше вспомнить никаких поступков, которые можно было бы счесть губительными или аморальными. Что-то было не так. То, что моими самыми чудовищными провинностями стали разорение птичьих гнезд и взятый без спроса сахар, когда мне было около семи лет, звучало не очень правдоподобно даже для меня.

Только в явных сумерках своей жизни я смог увидеть, что моя верность добродетели была вызвана стремлением быть примерным мальчиком, который всегда старался угодить отцу и наставникам и желал быть лучшим учеником. Несмотря на то что я был интровертом и терялся в группе, мне хотелось, чтобы меня заметили, я жаждал одобрения. Я думал, что использовал страх как инструмент для отречения, стратегию, чтобы сохранять устремленность к благой деятельности. Оглядываясь в прошлое, я понимал, что прятался за общепринятым представлением о добродетели и придерживался ее, чтобы получить похвалу.

Я не знал, как перестать быть хорошим маленьким мальчиком, и лишь мечтал о бродячей жизни, полной рисков. То, что отец одобрил мое желание уйти в странствующий ретрит, стало для меня сюрпризом. Та поездка в Горкху, во время которой моя мать отругала сопровождавшего нас монаха, случилась потому, что меня пригласили в мой монастырь в Тибете и я должен был въехать туда через Китай. Мне нужны были официальные бумаги, но отец был готов дать разрешение только при условии, что мой брат Цокньи Ринпоче поедет со мной. Теперь я был в Кушинагаре, совсем один. Умирал. И рядом не было ни семьи, ни помощников, чтобы позаботиться обо мне. И не было учителей, которые могли бы провести меня через это путешествие.

Когда я сообщил отцу, что хочу уйти в странствующий ретрит, в ответ он сказал мне, что ему осталось недолго. Несколькими годами ранее у него обнаружили диабет, но хотя я видел, как он стареет, ничто не указывало на его скорую смерть. Потом он продолжил: «Уйдешь ли ты в странствующий ретрит или нет, медитируй до конца своей жизни. И сделай все, чтобы помочь тем, кто проявляет интерес к работе со своим умом, независимо от того, каковы их роль и статус, мужчина это или женщина, монах или мирянин. Учи каждого на подходящем ему уровне настолько хорошо, насколько ты можешь».