Навстречу рассвету

Но часто эта душа — в песне. Конечно, как правило, песня отражает какой-либо героический факт истории. Однако героику можно найти едва ли не в каждом музее, а подлинной душой места он, этот факт, становится, лишь когда воспет. Проплывая, например, по Нижнему Днепру, непременно вспомнишь и повторишь про себя: «Каховка, Каховка, родная винтовка…» И хочешь не хочешь, почувствуешь аромат той героики, которая давно уже для всех одинаково стала героической романтикой.

Вот так же и в Хабаровске. Что бы я ни делал, все время во мне «колыхалися знамена кумачом последних ран», и все шли и шли «эскадроны приамурских партизан», вновь и вновь переживая свои Волочаевские дни. И наступил момент, когда я уже не мог не поехать туда, к знаменитой сопке Июнь-Корань.

Чтобы попасть на поезд, идущий в Волочаевку, пришлось вставать пораньше. Была суббота, и я не без труда нашел место у окна вагона. Поезд проскочил черную ночь тоннеля и вырвался на простор. Замелькали частые решетки моста через Амур. Утреннее солнце, висевшее над дальними сопками, заливало огнем широченную водную гладь. Было полное ощущение полета, и маячившие в отдалении пестро раскрашенные мачты высоковольтного перехода через Амур только подчеркивали безмерность океана воздуха. Промелькнул внизу нехоженый свей песков на низких островах, белесые змеи пены на мутной поверхности реки, запестрели луга, голубые глаза озер. Пусть не посетуют на меня любители известной песни о голубых озерах Карелии, но образ этот раньше родился здесь, еще в 1944 году, в стихах Петра Комарова о Приамурье, которое «вереницу следит журавлиную голубыми глазами озер».

Вагон ожил лишь после того, как промелькнуло назад и исчезло все это сказочное. Звякнула гитара, и поплыла под вагонный перестук тихая песня: «На лицо мне капельки падают, падают…» Затем другая, такая же печальная. И уже не читали пассажиры, не разговаривали — слушали. И я слушал, переполняясь осветляющей и возвышающей душу грустью. И почему только русский человек так любит грустную песню?! Не от доброты ли? А может, наоборот — печаль песен смягчает? Одно ясно: тот, кто любит грустные песни, не может быть злым…

Песня о партизанских отрядах, занимавших города, не просто снова вспомнилась, а прямо-таки бросилась в глаза, как только я ступил на волочаевскую землю. Слова этой песни были выбиты на пьедесталах памятников — крестьянину-партизану, стоявшему в привокзальном скверике, и рабочему-командиру, стоявшему по другую сторону вокзала.

— Волочаевка. Откуда такое название?

Этот вопрос я задал случайному попутчику — армейскому капитану, приехавшему сюда на субботнюю экскурсию вместе с семьей и с большой группой своих солдат-автомобилистов. Мы шли к знаменитой сопке по обочине широкого шоссе, сторонясь частых машин. Одни мчались на Хабаровск, другие, встречные, — на Биробиджан. Шум машин мешал разговаривать, но мы все равно разговаривали, нетерпеливо посматривая на белый блик большой скульптуры, сверкавшей на зеленом куполе сопки, возвышавшейся впереди и слева.

— Почему все же Волочаевка? — снова спросил я.

Ответила жена капитана — Валентина. Рассказала обычную для этих мест историю о первопоселенцах. Первым пришел сюда Семен Макарович Волочаев, а потом привез и всю семью — шестерых сыновей и четырех дочерей. Места были глухие, но богатые — много зверя и птицы, много рыбы в близкой реке Тунгуске. За Волочаевым потянулись и другие любители вольного житья-бытья. Так и образовалась деревня, которую переселенцы на сходе решили назвать в честь уважаемого Семена Макаровича. Уважаемого не за то, что был он тут первым и выглядел прямо-таки богатырем, а за более редкое достоинство — грамотность.

Я слушал этот рассказ, и представлялось мне то время каким-то давним, былинным. А оказалось, что было все совсем недавно. Впервые Семен Волочаев взобрался на эту сопку и оглядел окрестные дикие леса… в 1907 году.

Через пять лет в Волочаевку пришла железная дорога, а еще через десять случилось то самое, что выделило Волочаевку из малоизвестных окрестных Камышовок, Осиновок, Даниловок…